Желание и чернокожий массажист. Пьесы и рассказы

Уильямс Теннесси

На закате художник вернулся. Я слышал, как он кашлял, с одышкой, под дождем, видел, как собирал вещи из-под живописного желто-зеленого зонтика — бананового дерева. Казалось, что он говорил о несчастьях, которые сыпались на его голову с того дня, когда он появился на свет; но под конец осталась только одна жалоба — он горевал по потерянной красивой расческе.

— О, Господи, — бормотал он, — даже расческу украла, такая была расческа, мать мне ее подарила, из панциря черепахи, с серебряной ручкой и жемчугами. И надо же, исчезла, она ее украла, расческу моей матери!

Но наконец или расческа нашлась, или поиски прекратились, но так или иначе, он замолк. В доме на Бербон-стрит установилась звенящая тишина — дневной свет и дождь закончили на сегодня свои дела. А у себя

в комнате я различал лишь светящийся циферблат часов и серые туманные очертания алькова — вот все, что оставалось для меня в видимом мире.

На этом эпизоде практически закончилась моя жизнь в доме на Бербон-стрит. Прозрачный серый ангел в алькове больше не появлялся, и я засыпал без благословения. А потому я решил отсюда уехать; подумал, что ангел — тактичная старая женщина — мягко посоветовала мне уезжать, и если мы когда-нибудь снова с ней встретимся, то это будет в другом месте и в другое время. Но пока оно еще не наступило.

КРАСНОЕ ПОЛОТНИЩЕ ФЛАГА [82]

Проснувшись, она сразу же почувствовала, что земное притяжение, которое неделями приковывало ее к постели, за ночь таинственным образом ослабло. Воздух перестал быть тяжелой оболочкой, окутывавшей ее, а наполнился невидимыми глазу электрическими зарядами. Стеклянные предметы играли на солнце. И ее тело вновь обрело энергию.

Машинально потянулась к стоящему у постели телефону, желая кому-нибудь позвонить, но в ушах неприятно зазвучали голоса нескольких знакомых, и ей не удалось выделить ни одного, с кем захотелось бы поговорить. Нет, ни с кем она не могла поделиться легкостью сегодняшнего утра. Кто из них может сказать: «Да, я знаю, что ты имеешь в виду, понимаю, о чем ты говоришь. Сегодня утром воздух — другой!»?

82

Tennessee Williams. Oriflamme. 1944

Потому что в мире существует заговор тупиц: глобальный план с целью не допустить возрождения духа — ведь он станет противостоять механической действительности. А потому сделай свой взлет невидимым. Увидят — ухватят, заставят спуститься и оставаться внизу — на их уровне. Не хочешь этого — взлетай сразу выше!

Положила трубку и села на край постели. Слегка покачнулась, но не от слабости, а от этого удивительного недостатка притяжения. Так вот, значит, в чем дело: а ведь до сегодняшнего утра она не понимала причины своей болезни. Значит, вся эта тяжесть, усталость и слабость шли оттого, что человека, нуждавшегося в естественной свободе, заставляли носить одежду, убивавшую в нем личность.

Подошла к шкафу. В нем висели платья скромных расцветок и фасонов — тот же стиль, чтобы как можно тщательнее скрывать, как можно глубже прятать рвущуюся на свободу душу. Она вела подпольное существование не только потому, что работала в подвале известного хозяйственного магазина под всевидящим оком мистера Мэйсона и бесчисленных посетителей, которые приковывали ее к прилавку, так же как впоследствии она приковала себя к постели; но еще и потому, что она не верила своему внутреннему голосу, который говорил: «Истины еще никто не высказал!»

Могла ли она ее высказать?

Можно прибегать к слову, а можно пользоваться и символами речи. Против первого ее настроил телефон, а посмотрев на зимнюю одежду — висящие на вешалках пальто и дубленку, — она решила, что ее революция начнется с одежды: отныне она будет носить только яркое.

Отошла от этого отделения шкафа и подошла к тому, где хранилась более легкая одежда для более теплых сезонов. Открыла — и от разочарования ей стало дурно: там только платья, давно вышедшие из моды и пахнущие нафталином.

Захлопнула шкаф, схватив первое попавшееся.

Сейчас нужно обязательно надеть что-то новое…

Сбросила халат и, дрожа от холода, встала перед зеркалом. Какая она изящная! Неудивительно, что в одежде она никогда не выглядела по-настоящему красивой — платья скрывали таинственную утонченность ее тела. Оно

было белым, но не бледным. Белым с перламутровым оттенком. И серебристым тоже, и розовым, но об этом никто даже не догадывался. Кроме одного краснощекого парня в танцклассе, когда она жила в Гренаде, штат Миссисипи; он бил в барабан так громко и неритмично, что, не выдержав его отношения к инструменту, мисс Фитцджеральд пришла в ярость, стащила его со сцены и ударила. А он засмеялся и начал танцевать один. И тогда она тихонько выбралась из угла, где сидела и смотрела на танцующие пары. Она испытывала стеснение, да и к тому же чувствовала себя неважно. Танцуя, он приблизился к ней, молча схватил за руку и стал кружить по залу с желтыми стенами и хотя она закашлялась и почувствовала во рту горячий, металлический привкус крови, он ее не отпускал; не отпускал до тех пор, пока, кружась под звуки «Голубого Дуная», они не подплыли к украшенному гирляндами выходу. Здесь он взял ее за руку и ввел в холл. Она попыталась спрятать руку — на ней появилось красное пятно оттого, что она закашлялась сразу же, как он ее отпустил. Но в холле был полумрак — лишь две-три лампочки перемигивались с горящими перед входом огнями.

Так же молча он втолкнул ее в какую-то комнату; там была абсолютная темнота и пахло потной одеждой. Натолкнулись на что-то — словно колокол заблямкал: оказалось — металлическая дверь сейфа. Он прижал ее к ней спиной и, помогая себе руками, вошел в нее. Она трепетала от удовольствия, и ей было очень стыдно. Трепетала сначала — стыдилась потом. А краснолицего парня звали Гай.

Недели через две после этого он ушел из школы и уехал из Гренады. И целый год она ничего о нем не слышала; но вдруг узнала, что где-то на Западе он попал в железнодорожную катастрофу с грузовым составом и ему отрезало ноги. А еще позже — что он умер и что его вдова-мать была этому рада, потому что он разбил ей сердце своей непутевой жизнью…

Когда она о нем думала, то всегда вспоминала чудесные бумажные фонарики и креповые ленты, украшавшие желтые стены зала, — с детством в тот вечер она распрощалась навсегда…

Но это было так давно!

«Выхожу!»

Сейчас новое время, может быть, даже новый мир. Все беды, о которых говорил доктор, — только от воздуха. Голубой цвет — он не только ясно виден, в нем столько энергии! А белый?! Ведь это — цвет ее прятавшегося тела. Увидела, как красивые белые облака зацепились за мечеть, а потом передумали и решили плыть дальше. Поплыли над складом «Лэнган энд Тэйлор». Как юная обнаженная пловчиха, снявшая с себя одежду и теперь плывущая в пространстве. И я тоже поплыву. Или уже плыву? Плыву! На крыльях свободы! Ноги целы, в катастрофу я не попадала и могу двигаться. Пусть фортуна и слепа, но она еще не повернулась ко мне спиной, а значит, я не буду стоять на месте — надо идти. Мимо склада «Лэнган энд Тэйлор», мимо салона красоты «Хартвиг». И плевать мне на то, что сказал доктор: «Тише едешь — дальше будешь». Я пока еще ищу цель. Но ведь это промедление, а я ждать не могу. Он ждать не стал и остался без ног, а у меня они пока есть и несут вперед. Я хочу и заполучу то знамя свободы, которое он выпустил из рук. Как только увижу. Страстно желаю! А начну с соответствующего платья. Найду и надену. Сразу же! Белое, не знающее покоя, свободно путешествующее по небесам облако, наверняка, сбросило где-нибудь красное платье. А я надену его и стану вечной сестрой этого облака. Где же платье? Да здесь, рядом, Анна! Оно уже горит в витрине ярким пламенем. На той стороне улицы. В магазине «Парижская мода». Горит в витрине ярким пламенем! Так же призывно, как и разрешающий сигнал светофора! Так вперед же! Забирай его!

Несколько секунд она стояла как вкопанная — то ли потеряла дыхание, то ли задохнулась от воздушного потока.

— Я хочу это платье, — с трудом проговорила она, — то, которое на витрине.

— Очень хорошо, мисс.

— У меня нет времени, пожалуйста, поторопитесь!

— Все сделаю. Правда, вещи с витрины снимать не очень легко.

— Тогда давайте сниму я.

— В этом нет необходимости, — холодно произнесла женщина.

Она уже достала платье и аккуратно заворачивала его.