Желание
Шрифт:
– Тебе стоило бы подумать о том, почему он так ведет себя.
Я хочу сказать, что именно об этом я и говорю – я не знаю, почему. Но прежде чем я успеваю открыть рот, он обвивает рукой мои плечи и говорит:
– Все устаканится. Надо просто подождать.
Я хочу обвинить его в том, что он только и делает, что уходит от ответа, но он бросает на меня сочувственный взгляд и быстро удаляется в сторону, противоположную той, в которую направляюсь я сама.
Чертовы вампиры. Никогда не
Я не отказалась бы от своей ипостаси горгульи, что бы мне ни предложили взамен – разве что если бы мне пообещали вернуть к жизни моих родителей, – но я погрешила бы против истины, если бы сказала, что никогда не думала о том, насколько проще была моя жизнь до того, как я узнала, что вампиры существуют. До моего знакомства с двумя самыми привлекательными, упрямыми и несговорчивыми вампирами на свете.
Однако я не могу не думать о том, что Мекай сказал мне об осторожности в отношениях с Джексоном и Хадсоном. И я понимаю, что это необходимо, правда понимаю. Потому что какая-то крохотная часть меня боится, что прежде чем все это закончится, мы уничтожим друг друга.
Может быть, поэтому я и достаю телефон и пишу Джексону.
Я: Как мумия начинает письмо?
Минуту я жду его ответа, а когда не получаю его, иду в сторону комнаты для занятий. К Хадсону.
Его там нет, чего, вероятно, следовало ожидать, поскольку я явилась на десять минут раньше. Наверное, дело в том, что я настолько привыкла к его присутствию в моей голове, что ожидаю, что он всегда будет находиться там же, где и я. Это глупо, и мне определенно нужно избавиться от этой привычки.
Я устраиваюсь за единственным свободным столом и, грызя яблоко, нахожу информацию об этических воззрениях Платона, Сократа и Аристотеля. Этих философов выбрала мисс Вираго – похоже, она питает слабость к мыслителям Древней Греции, – а мы должны рассмотреть какую-то этическую проблему через призму учений этих трех философов и решить, кто из них прав.
У меня есть пара идей, и я записываю их, когда в комнату наконец входит Хадсон.
– Извини, – говорит он, усевшись напротив меня. – Я не ожидал увидеть тебя здесь так рано.
– Мы же договорились встретиться именно в это время, разве нет? – Я поднимаю глаза, с улыбкой гляжу на него, затем возвращаюсь к своим заметкам. Мне не хочется потерять мысль.
– Да, в это. Просто… – Он замолкает.
– Что? – спрашиваю я.
Он качает головой.
– Не важно.
Я опять поднимаю взгляд и вижу, что он смотрит на меня странно, так странно, что я откладываю ручку и гляжу ему в глаза.
– В чем дело? – спрашиваю я. – Ты нормально себя чувствуешь?
– Да, конечно. – Но, похоже, мой вопрос ошарашил его, хотя я не могу взять в толк, почему.
– Ты уверен? – спрашиваю я, когда он ничего не добавляет к сказанному, что совершенно на него не
– Ни в чем. – Его тон стал резче, и я чувствую облегчение. Я знаю, как вести себя с этим Хадсоном. Что касается другого, более мягкого… то я без понятия. – А что?
– Не знаю. Ты какой-то… чудной.
– Чудной? – Он высокомерно поднимает бровь. – Я никогда не бываю чудным.
И я хихикаю. Это тот Хадсон, который мне знаком.
– Не бери в голову. Давай примемся за работу.
– За этим мы сюда и пришли. – Он достает свои ноутбук и блокнот. – У тебя есть какие-то идеи насчет вопроса?
Я излагаю ему мои идеи, и после нескольких минут обсуждения мы решаем взяться за эффект бабочки – этично ли менять что-то во времени из благих побуждений, если тебе известно, что это приведет к последствиям, которые могут быть не такими уж благими?
Хадсон берет на себя Сократа, я Аристотеля, а Платона мы решаем разделить пополам.
Я нахожу статью, посвященную сочинению Аристотеля «О душе», и начинаю записывать в блокноте цитаты, которые мы могли бы использовать. Это довольно интересная вещь, и я увлекаюсь настолько, что почти не обращаю внимания, когда Хадсон прочищает горло и неожиданно говорит:
– Мне еще никто никогда не задавал этот вопрос.
Я занята коспектом, так что даже не поднимаю глаз, когда спрашиваю:
– Какой вопрос?
– Нормально ли я себя чувствую.
Сперва его ответ не доходит до моего сознания, а когда доходит, мозг вдруг выключается и просто перестает работать на секунду или две.
Но затем я поднимаю глаза, вижу Хадсона – вижу искренность, написанную на его лице, глаза, глубокие как океан, и на секунду перестаю дышать. Не только из-за того, как он смотрит на меня, а из-за того, что я наконец осознаю смысл его слов.
Это осознание заряжает воздух между нами, заставляет мое сердце биться слишком быстро, а волосы на затылке – встать дыбом. Я не могу оторвать свой взгляд от его глаз. И могу делать только одно – тонуть в их бездонных глубинах.
– Никто? – выдавливаю я из себя.
Он качает головой, самоуничижительно пожимает плечами и в один миг сокрушает меня.
Я всегда знала, что у него была ужасная жизнь. Я видела некоторые ее моменты, догадывалась о том, о чем он не говорил, и даже познакомилась с мерзкими людьми, которые называют себя его родителями. Но раньше я не осознавала – во всяком случае так ясно, как теперь, – что за его двухсотлетнюю жизнь рядом с ним никогда не было человека, которому он был бы небезразличен. Которому было бы дело до него самого, а не до того, что он может делать или что от него можно получить.