Желания боги услышали гибельные...
Шрифт:
Винченцо не задал вопрос, кем же тогда во мнении уважаемого медиума являются бесы, однако заметил, что на него осуждающе и зло посмотрела и Джованна. Он не счёл это основанием передумать. Тогда за стол седьмым, странно переглянувшись с герцогиней, сел мессир Пинелло-Лючиани. Его часы, кольца, перстни, цепочка и крест тоже были опущены в шляпу.
Винченцо обернулся к Елене и тихо поинтересовался, давно ли публика тут увлечена этой чертовщиной? Девица весело кивнула и столь же тихо ответила.
— Давно, но каждый раз вызывают разную нечисть, то Борджа, то герцога Медичи, то Эццелино ди Романо. А в марте, помню, мессир Марио сглупил и вызвал дух Павла IV, ну, того самого, — уточнила она, — инквизитора Джанпьетро Караффу. Так у них блюдце треснуло, дорогущее — из метаврского
— А почему вас не приглашают? — по-прежнему негромко поинтересовался Джустиниани.
— А у меня нет способностей спирита, — насмешливо отозвалась девица, и было заметно, что это весьма мало её огорчает, — маркиз говорит, что нужно умение видеть бесплотное. А я иногда и всамделишного-то не замечаю, — девица скорчила забавную мордочку.
Винченцо чуть улыбнулся. Барышня была мила и, похоже, отличалась здравомыслием. Тем временем медиумы на внешней стороне блюдца нарисовали полоску-указатель, и оно было водружено в центр круга. Донна Гизелла, однако, не оставляла надежды втянуть Винченцо в сеанс.
— А кого бы вы хотели послушать, Джустиниани?
Тот не затруднился с ответом.
— Я недавно купил библиотеку мессира Альдобрандини. В 13-м томе «Gr. Lat. Conc.» опубликован акт унии между греческой и римской церквями тысяча четыреста тридцать девятого года, он напечатан под редакцией Амброджо Траверсари, магистра камальдулов и легата папы Евгения IV на базельском и ферраро-флорентийском соборах. Да вот беда, лист с названием потерян. Нельзя ли вызвать дух Траверсари да узнать его? — Винченцо на самом деле просто издевался, прекрасно зная название акта.
Пока он говорил, к Елене успела подойти Катерина, и теперь обе девицы, не сговариваясь, захихикали. Донна Поланти, переглянувшись с медиумами, поморщилась.
— Бог мой, Винченцо, ну откуда духам знать такие сложности?
— Стало быть, духи знают не больше медиумов? — деланно удивился Джустиниани.
— Вы зря смеётесь. Да, скептики часто утверждают, что спириты вызывают не духов, а собственные воспоминания. Однако это вздор: на нужные вопросы духи всегда дадут ответ. Но, может, вас интересует что-то важное?
— Ну… — Винченцо снова сделал вид, что задумался, — наверное, глупо и спрашивать о труде «Rime spirituali sopra salmi» Сципиона Аммирато? «Tractatus contra articulos inventos ad diffamandum Bonifacium VIII» Августина Анконского духи тоже, наверное, не читали? Жаль… — Он виновато развёл руками. — Но тогда, может, вызвать дух Парацельса? У меня к нему пара вопросов, в частности, о солях ртути.
Однако его предложение опять не поддержали, все решили вызвать дух Никколо Макиавелли. Последний не замедлил появиться, оповестив о себе постукиванием, которого, впрочем, никто, кроме мессира Чиньоло, не слышал. Сам маркиз сказал, что видит дух в виде призрачного мерцающего облака. Все уважительно промолчали, лишь на лице мессира Пинелло-Лючиани появилось скептическое выражение. Духа, как водится, загнали под блюдце, и спросили, готов ли он общаться с ними? Блюдце в ответ ходило по кругу, указывая риской на определённые буквы, Чиньоло трактовал ответы и твердил, что для медиума самое главное — расковать стихию разума и не поддаться действию слепых сил. «Давайте чувству свободу, но держите его в узде!» — то и дело повторял маркиз несколько противоречивую, на взгляд Джустиниани, формулу спиритического искусства.
Супруга графа Массерано сидела рядом с Убальдини и что-то время от времени шептала ему на ухо, касаясь коленом его ноги, при этом — не спуская глаз с самого Джустиниани и откровенно раздражая Винченцо. Сам Массерано сидел неподалёку от спиритического стола и что-то читал. Он, безусловно, видел заигрывания супруги с Убальдини, но это, видимо, мало его заботило. Елена и Катарина посмеивались и сопровождали сеанс ехидными замечаниями, но Винченцо заметил, что Джованна за столом очень серьёзна и сосредоточена. Элизео ди Чиньоло, стоя у входа, в упор смотрел на него самого, и взгляд его был теперь несколько озадаченным.
— Некоторые просто помешаны на этом, — сказала Катарина, — вы тоже считаете спиритов ненормальными?
—
В соседней зале уже накрыли ужин, и после прощания с духом Макиавелли все направились туда. Донна Поланти не могла простить Винченцо его скепсиса и надменно назвала людей, не признающих магии, «близорукими рационалистами»:
— Только близорукие рационалисты отвергают существование магии, — хмыкнула она на весь зал. — Даже наука не отрицает вещей, выходящих за пределы чувств. В сфере магии происходят необъяснимые вещи, вы же не будете отрицать этого? — не отставала герцогиня от Джустиниани.
— Не буду, — обречённо кивнул Винченцо. — Магия, соглашусь, являет собой не плод фантазии, но бездну помрачённого ума, а помрачённый ум способен порождать самые необъяснимые вещи, с чем тут спорить-то? — Винченцо начал надоедать этот нелепый разговор.
Донна Поланти недовольно хмыкнула, и тема была оставлена.
За ужином перемалывались привычные сплетни, донна Гизелла рассказала о своем успехе на прошлом заезде на ипподроме, когда она поставила на аутсайдера и после падения фаворита выиграла сорок луидоров, причём, повествуя об этом, герцогиня зашлась диким смехом, от которого у неё жутковато содрогалась нижняя часть подбородка. Потом все обсудили новую интрижку графа Боминако с леди Ривз, женой английского посланника. Винченцо вдруг показалось, что семи минувших лет не было вообще, и он только вчера слышал всё те же ехидные подтрунивания и злые насмешки. Бывшие его дружки — Берризи, Рокальмуто и Убальдини лениво обсуждали рассказанную сплетню, Андреа Пинелло-Лючиани и Альбино Нардолини улыбались всякий раз, как он обращался к ним, маркиз ди Чиньоло настойчиво приглашал его на вечеринку в будущую среду, девицы сидели вместе и тихо перешёптывались. Джустиниани внимательно следил за Джованной, пытаясь понять, кому она отдаёт предпочтение. Неужели её пленил Умберто?
Винченцо слишком хорошо знал его, чтобы радоваться этому.
Тут, однако, с ним произошло нечто странное. Он совсем мало пил, но неожиданно почувствовал себя опьяневшим. Стол поплыл в глазах, пламя свечей расползлось пятнами, чуть стеснилось дыхание. В ушах зазвенело, потом на миг всё стихло, стол словно отодвинулся, превратившись в загрунтованный холст, и Винченцо увидел жуткую картину, которая возникала перед глазами, словно рисуемая лихорадочными мазками чудовищной кисти сумасшедшего живописца. Скатерть превратилась в антиминс, на котором происходило невиданное в своей мерзости действо: там корчилась и змеилась комическая вакханалия вихляющихся полуистлевших женских скелетов в распущенных юбках и похотливых мужских скелетов в расстёгнутых штанах. Все они свивались в угаре Содома и Гоморры и казались видением терзаемого яростной похотью могильщика. Действо развёртывалось, блудные акты чередовались с безумной быстротой, казалось, Винченцо видел ожившую картину, и одновременно — овладевающее мозгом художника ужасающее безумие. Потом скелеты стали одеваться плотью, дебелой и рыхлой, продолжая своё распутство, но теперь он узнавал этих людей: Гизеллу Поланти и Марию Леркари, Альбино Нардолини и Рафаэлло Рокальмуто, Глорию Монтекорато и Ипполиту Массерано, потом возник Пинелло-Лючиани, почему-то в образе дьявола. Его руки возбуждённо жестикулировали, локти же оставались неподвижными, как у паралитика. Убальдини и Берризи с длинными, остро отточенными когтями, смотрели на него глазами убийц, видел он и какого-то безусловно знакомого человека, чьё имя, однако, не мог вспомнить, и какую-то странную девицу с безумными глазами, — и всё свивалось, выло и стонало истерическим и распутным наслаждением.