Желания боги услышали гибельные...
Шрифт:
Сундук стоял у полога кровати, но ни один ключ из связки не подошёл к нему. Пришлось воспользоваться универсальным: Винченцо вставил кочергу между основанием и крышкой, сильно напрягся — и сундук распахнулся. Джустиниани внимательно оглядел содержимое. Несколько книг, каббалистические трактаты, апокрифы и написанные от руки колдовские фолианты. Он лихорадочно просматривал их. «Книга Дагона». Оригинал на древнеарийском и латинский перевод. «Ключ к Бессмертию». Работа, доказывающая неоспоримое преимущество Чёрной Магии над Священной, книга, как говорили, «кричащей и омерзительной откровенности там, где люди достойные сохраняют молчание». «Чёрный бревиарий», содержащий перечень заклятий темных сил Яна Густава, есть главы по травам и зельям и разделы, посвящённые «охранным заклинаниям и амулетам». А
На многих страницах имелись наброски искажённых, слегка напоминающих человеческие, фигур, извилистые контуры невнятных карт. Несколько раз Винченцо находил изображения гротескных пауков с человечьими головами — всё в искажённой перспективе. «…Бойся бесов Ночи, прочёл он, созданий полуночных и зыбких. Ты не отгородишься от них заклятьями, их не покорить словом и холодным железом. Они входят в дом без приглашения, в души — без возврата. Одержимый ими уснёт в слезах и не проснётся. Они не знают жалости. Подобно неблагодарным детям, они убивают своего творца, сами того не желая, ибо у бесплотных нет желаний. Если ты чувствуешь в себе смелость — бери кровь нерождённых детей, души мёртвых возлюбленных, связывай их заклятьями — и перед тобой встанет Бес, похожий на всех, кого ты когда-либо любил. Он будет звать тебя голосом умершей матери, бросившей женщины, потерянного сына. Он выпьет твою душу и отправится искать другие. Ты вскормишь его своей болью и радостью, отдашь ему свой разум и душу…»
«Ничего я бесу не отдам…» Джустиниани с размаху швырнул книгу к прочим.
Внизу, на дне сундука стоял большой ларец из чёрного металла, рядом — маленькая шкатулка, просто закрытая на медные застёжки по краям. В ней был лишь небольшой медальон и письма, написанные одним и тем же витиеватым почерком: вязь плотно стелилась по бумаге летящими буквами. Подпись везде была одинаковой — «Габриель». Медальон содержал портрет прелестного ребёнка, белокожего и темнокудрого, с загадочными и странно недетскими глазами. Винченцо неожиданно узнал Джованну и снова вспомнил слова Тентуччи. «В самом последнем негодяе всегда можно найти что-то человеческое…»
Судя по всему, Гвидо были дороги эти письма.
Винченцо сложил письма и медальон обратно в шкатулку и придвинул к себе ларец. Он был заперт, но прорези для замка не было. Ломать его не хотелось, но открыть было надо. Винченцо положил руку на крышку и подумал, что раз уж дядя против его воли сделал его наследником, он имеет право знать, что ему завещано, но тут его ладонь точно обожгло племенем свечи. Винченцо отдёрнул руку. На ладони ничего не было — ни ожога, ни царапины. Дьявольщина! В досаде Винченцо перекрестил ларец, пробормотав про себя: «Во имя Отца, и Сына и Святого Духа».
Замок щёлкнул. Крышка распахнулась. Джустиниани зло поморщился и нахмурился. Он принадлежал к людям духа и не любил чудеса и нелепые сюрпризы. Ему не нравились непонятно куда ведущие двери, Бог весть как отрывающиеся запоры и невесть что говорящие фолианты. Винченцо знал, что они приводят лишь в два места — к дьяволу или в никуда, и оба эти пути ему не нравились. Он принадлежал к тем, кто говорил о себе «pensiamo saeculorim», «мы мыслим столетиями», и был слишком умён и осторожен, чтоб его могли увлечь подобные пустые диковинки.
В открывшемся ларце была мерзость. Винченцо насчитал там больше дюжины трёхдюймовых фигурок из непонятного материала, похожих на восковые, но на ощупь твёрдых, как прозрачный янтарь. Все они были в разных местах истыканы иглами или обмотаны суровыми нитками. Джустиниани не понял, как они были проткнуты, но вздохнул и брезгливо поморщился. Ему снова стало противно и стыдно за родственника.
Какое ничтожество помыслов, какая мерзость и суетность…
Винченцо досадливо побросал фигурки обратно в шкатулку, прикрыл крышкой, которая, к его удивлению,
Не стоит искушать судьбу, бедняжке вполне достаточно разочарования в любви. Винченцо сжёг письма, не читая, ларец и шкатулку засунул в потайное отверстие своего стола, запер и перекрестил заложенное.
Сам он чувствовал на душе какую-то мрачную тяготу. Она не давила, не угнетала, просто ощущалась. Его худшие опасения сбылись. Теперь ничего нельзя было списать на слухи, призрачные видения, подозрения и причуды своей фантазии. Дядюшка был не просто откровенным мерзавцем, о чём Винченцо, впадая в грех осуждения, позволял себе порой помышлять и раньше, Гвидо был отродьем дьявола, точнее, стал им по собственной воле и прельщению диавольскому. Покойник отрицал, что получил магический дар от деда Гонтрано, и это подлинно облегчало душу. Винченцо помнил, что дед, преподавший ему первые уроки чести, сам был человеком большого мужества и благородства, и теперь понимание, что искажение ума и мерзость духа в их роду — просто случайность, наполняло Джустиниани радостью.
Но что дальше? Если все эти поланти и чиньоло думают, что он продолжит традиции дорогого дядюшки, — у него даже не было подходящих слов, чтобы в полной мере объяснить этим глупцам их заблуждение. Тут Джустиниани снова тяжело задумался. Он по-прежнему не мог понять, чего все они хотят от него? Даже если они предполагают, что он унаследовал дар дяди… Дар?! Винченцо снова брезгливо усмехнулся. Покойник прельщал его из преисподней каким-то унылым вздором, говорил о всесилии, о волховании и беседах с дьяволом и мертвецами по своему выбору, что-то нёс об Элевсинских мистериях, его даже обещали развлекать танцами ларв, изысканными яствами и блудом с суккубами. Дивное, должно быть, наслаждение. Дядюшка манил его умением завораживать красавиц, сохранением молодости, чтением чужих мыслей и неуязвимостью, тайной философского камня и обращением любых металлов в золото… Последнее Винченцо понимал. Желание обогатиться — тайная пружина многих искушений, золотая наживка дьявола, argumentum argentarium. Но все эти люди состоятельны! Раз так — чего же они хотят от него?
А почему бы ему не узнать это от тех, неожиданно подумал Винченцо, кто располагает всеми нужными сведениями? Погода была прекрасна. Почему бы не прогуляться по Риму и не навестить тех, кто выражал такое горячее желание видеть его у себя?
Винченцо приказал заложить экипаж. Он все ещё не удосужился сделать нужные визиты. Что ж, самое время развезти визитные карточки, справиться о здоровье. И начать — с Теобальдо Канозио. Если старик в свои восемьдесят с лишним лет приехал проводить в мир иной мессира Гвидо Джустиниани — тому должны быть весомые основания. Тут Винченцо, усаживаясь в экипаж, снова поморщился. Что, донна Глория Монтекорато, интересно, тоже в этой компании?
К ней Винченцо заезжать не собирался.
Старик жил неподалёку от via dei Polacchi, Джустиниани добрался туда за несколько минут. Едва о нём доложили, послышалась возня челяди и надсадный старческий кашель. Его пригласили пожаловать, и потому, как согнулись слуги, стало понятно, что их господин в высшей степени расположен принять прибывшего. В комнате было излишне натоплено, старик Теобальдо сидел в кресле, при его появлении сделал попытку подняться, но Винченцо остановил его. В глазах Канозио мелькали ужас и такое раболепие, что Джустиниани даже испугался. Хозяин предложил ему лучшего вина, горничные торопливо накрывали небольшой столик у его кресла, сервируя его деликатесами, а из глаз старика всё не исчезали подобострастие и непонятный страх. Винченцо осведомился о его здравии, вежливо извинился, что не мог посетить крестины правнука мессира Канозио, поведал о прекрасной и по-весеннему тёплой погоде на дворе.