Желания
Шрифт:
Затем Тренди смирился. Праздник на «Дезираде» на короткое время поставил в его вопросах точку. Или, вернее, отодвинул их на второй план, заменил другими, менее трудными, но тоже насущными: откуда взялся тот зловещий хромой, заходивший на «Светозарную», кто такой этот рыжий Питер Уолл, на что намекали клички котов Ами д’Аржана, какой дьявол напугал в ночь урагана прекрасную брюнетку, великолепную Анну Лувуа? Найдет ли он ответы на этой вилле, открытой среди осени? Тренди считал, что это отвлечет его — но только на время — от всего, что касалось Юдит. Прибывающие на виллу именитые гости, пару раз рассеянно упомянутые Рут, и разговоры о конце света его не привлекали. Он даже не заинтересовался связывавшей два дома тайной и едва вспомнил о Командоре, или, как его называли, Коммодоре; его ничто больше не интересовало, он сгорал в огне, зажженном в нем Юдит. Не он обладал ею — она опустошила его в ярком солнечном свете, и с тех пор заливавшие комнату полуденные лучи приносили ему невыносимые мучения, да что там, весь свет, даже первый луч зари, сверкающие на солнце окна «Дезирады», словно незаживающая рана, напоминали ему знойную Юдит, залитую солнцем Юдит, ожог и смерть.
Но только ли он один замедлял шаг? Они не успели еще дойти до ворот, как раздался голос, ни на что не похожий — некий звук, текучий, обволакивающий, будто созданный из меда, золота и молока, а когда он внезапно взмывал ввысь, то прорезал воздух, словно алмаз. Он фонтанировал в ночи, окружал их, манил, звал к «Дезираде». Концерт начался. А ведь не прошло и десяти минут, как они вышли со «Светозарной». Голос поднялся еще выше. Они вошли в парк. За рядом автомобилей Тренди увидел пруд, тополя, маленький мостик и, наконец, могилу, мимо которой Рут прошла, отвернувшись. В нескольких шагах от входа на них внезапно нахлынул аромат влажной зелени. Все окна были освещены, и «Дезирада» казалась невероятно высокой, большой, сверкающей, разгоряченной, готовой в любой момент вспыхнуть огнем. Рут повернулась к своим спутникам.
— Ничего не понимаю, — пробормотала она. — Вышли мы вовремя и тем не менее опоздали.
— Ошибка в приглашении, — предположил Корнелл.
Рут раздраженно передернула плечами, затем преодолела семь неодинаковых ступеней, ведущих к входной двери. Поскольку дверь была закрыта, она сердито забарабанила дверным молотком. Послышался звук отодвигаемой задвижки.
Тренди удивился: сегодня, в день праздника, двери должны были оставаться открытыми.
— Мы опоздали, — повторяла Рут, — опоздали, я ничего не понимаю.
Дверь распахнулась. Вопреки ожиданиям Тренди петли не скрипели. Появилась пара слуг-азиатов — мужчина и женщина неопределенного возраста, похоже, близнецы. Бормоча извинения, Рут протянула приглашение. Женщина безмолвно посторонилась, указав пальцем на лестницу, ведущую в концертный зал. Как и до этого, Рут пошла первой, Корнелл и Тренди в полном молчании следовали за ней. Голос певицы взлетел, поднялся так высоко, что казалось, ему уже не спуститься обратно, и вдруг каскадом обрушился вниз до басов, почти хрипа. Тренди, наконец, узнал эту вещь — печальную итальянскую песню эпохи Возрождения; историю нимфы, получившей в дар вечную молодость и из-за легкомыслия утратившую ее навсегда.
На ходу знакомясь с «Дезирадой», Тренди удивлялся, что здесь все совсем не так, как он себе представлял. Не было доспехов, алебард, чучел сов или разорванных саванов, никаких остатков былой роскоши, которыми обычно славятся замки Шотландии, Восточной Европы и Германии. Все здесь было устроено для красоты и если и не для счастья, то, по крайней мере, для услады чувств. Лестница перешла в длинную галерею во флорентийском стиле, украшенную витражами. Между витражами над инкрустированными комодами или барочными столиками, уставленными большими яшмовыми чашами и графинами из богемского стекла, висели зеркала. Время от времени попадалась какая-нибудь диковина: потайная дверца, открытая в темный кабинет, различные любопытные вещицы, при других обстоятельствах непременно обратившие бы на себя внимание Тренди. Но голос, очаровывавший его, Рут и Малколма, звал их за собой и давил со всей силы. Однако кое-что Тренди все-таки удалось разглядеть: поднимаясь по лестнице, он заметил украшавшую входную дверь пару фальшивых рогов, скрещенных на манер средневековых пик; а в галерее, бросив взгляд на коллекцию тростей, на одном из столиков увидел среди флаконов духов маску с перьями, попавшую туда словно случайно. Но его манил голос Крузенбург, и он шел все быстрее и быстрее, как и запыхавшийся Корнелл. Только Рут сохраняла хладнокровие.
— Осторожнее, — сказала она своим спутникам перед входом в концертный зал и кивнула на стоявшую в тени гигантскую фигуру.
Это был робот, оживавший, вероятно, по сигналу слуг; его пустые глазницы загорелись, и он протянул одну из своих металлических рук к створкам двери.
— Это местная достопримечательность, — проговорила Рут и вошла в зал в сопровождении дрожавшего от испуга Корнелла.
Хотя Тренди тоже было не по себе, он все-таки ненадолго задержался, чтобы получше разглядеть неподвижный автомат, застывший в полутьме между складками портьеры. Этих пустых глазниц и жестокой усмешки было достаточно, чтобы представить себе Командора. Может, и он был таким же механизмом или персонажем, существовавшим лишь в снах этой приморской провинции, измученной бесконечными бурями. Тренди сделал несколько шагов вперед, дальше по коридору и тут же заблудился между столиков и дверей, ведущих неизвестно куда: в другие коридоры, к другим странным предметам, связанным — он это чувствовал — с хозяином виллы. Так вот он какой, интерьер «Дезирады» — потайные кабинеты, бесконечные коридоры, зеркала, инкрустированные опаловыми кабошонами, канделябры с мерцающими свечами и, наконец, цвет: потускневшее золото, пурпур, сверкающий топаз, охра — все оттенки золота и огня, иногда с прозеленью и синевой, в которые окрашиваются редкие породы дерева при контакте с пламенем. Но ничего ужасного, коварного и наводящего на мысль о конце света нет, все здесь дышало настоящей, хотя и несколько странной роскошью, однако происхождение ее оставалось для Тренди загадкой.
Одно окно было открыто. Тренди выглянул наружу, вспомнив, что на «Светозарной» ему казалось, эти окна глядят на него, словно насторожившиеся в ночи птицы. Теперь он находился по другую сторону. Тренди вздохнул. Моря не было слышно, будто оно отступило очень далеко.
Несколько мгновений спустя Тренди отважно прошел мимо автомата, преследуемый его взглядом. Он вновь обрел спокойствие. Это было не так уж трудно: Крузенбург продолжала петь, и было очень просто подпасть под обаяние ее голоса.
Он вошел в концертный зал. Мест на всех приглашенных не хватило, и несколько гостей стояли, прислонившись к консолям и спинкам кресел, завороженно созерцая знаменитую диву. Тренди вначале разглядел только пепельные волосы, пышные и короткие, с редкими серебряными нитями. Для сорока лет Крузенбург выглядела удивительно молодой, под платьем из черного Щелка угадывалось стройное тело и высокая грудь. Она пела, как всегда, потрясающе, почти без усилий, с обманчивой улыбкой, являвшейся, на самом деле, ее излюбленной манерой удерживать свои жертвы, упивавшиеся малейшими оттенками и трелями ее голоса. Сохраняя ироничное выражение лица, певица безо всякого труда переходила от дикого неистовства страсти к самой утонченной грусти. Некоторые ноты были такими неожиданными и пронзительными, что вызвали у гостей дрожь. Сбоку от певицы, устроившись на обитом гранатовым бархатом стуле, играл на лютне Дракен. Он напоминал ручного зверька, и Тренди подумал, что, заслоняя певицу от оваций публики, разбивающихся о согнутую спину дирижера, об эту тощую фигуру в великоватом смокинге, он мирится с тем, что певица выбрала его козлом отпущения.
Тренди перевел дыхание — никто не заметил, как он вошел. Рут и Корнелл устроились в углу на подоконнике и теперь смотрели только на певицу. Она пела на фоне монументальной декорации, изображающей не то строительство, не то разрушение — невозможно было понять — большой лестницы Парижской оперы: одни ступени отсутствовали, другие были перевернуты, колонны лежали вперемешку с канделябрами.
В зале было очень душно. Мелодия закончилась, но Крузенбург продолжала что-то хрипло напевать вполголоса, от чего Тренди снова разволновался. Он постарался взять себя в руки, опять вышел на галерею и вдохнул свежий, почти холодный воздух. Повернувшись лицом к залу, Тренди заметил, что двери открыты и к створкам прислонился величественный негр, внимавший певице, прикрыв глаза, с выражением печали на лице. У него был бритый затылок и очень длинные руки, а на пальце кольцо с изображением аиста. Негр был одет в легкий костюм из тонкой шерсти, дополнявшийся серым шелковым шарфом. Когда мелодия закончилась и негр открыл глаза, Тренди узнал его: это был архитектор Альфас — человек, строивший дворцы и мавзолеи для последних богов нашего времени, для идолов музыки и кино, проживших жизнь столь же короткую, сколь ярким был их талант. С недавних пор народы пяти континентов начали воздвигать гигантские, достойные фараонов памятники на месте их рождения, а иногда и смерти. Тренди замер, пораженный: Альфас, великий Альфас, которого он видел только на фотографиях в журналах, был здесь, рядом с ним, Тренди слышал его вздохи, видел его грусть. Но уже раздались приветственные возгласы, гости, толкаясь, устремились к Крузенбург, и Тренди узнал других знаменитостей.
Вот художник Эффруа с изборожденным морщинами лицом и выпуклым животом — наверняка именно он рисовал сегодняшнюю декорацию; он подчеркнуто вежливо склонился к белой руке Констанции. Затем подошли парни из модной нынче группы «Соломоновы ключицы». Тренди их обожал — не столько за музыку, сколько за эксцентричные костюмы. Они посторонились перед монументальной Авророй Миллениум, ясновидящей, чьи предсказания будоражили всю Европу и, говорят, доходили даже до Кремля и Великой Китайской стены. И, наконец, к диве подплыл донельзя слащавый и беспрерывно расточающий комплименты кардинал Барберини.