Железная дорога
Шрифт:
Тем вечером, после того, как Добрый Дядя сообщил мне последнюю новость, мы долго сидели вдвоем. Молча пили чай, я с конфетами, он с сахаром «вприкуску», как любил с голодных детских лет. Мирно потрескивали дрова в камине, негромко звучала джазовая музыка, которую ставил Ди, как только входил в дом. Было так спокойно и уютно, что говорить, тем более о том, о чём говорить было необходимо, совсем не хотелось. Но пришлось.
— Может быть, тебе все же стоит вернуться к родителям? — спросил он. — Подумай ещё, ведь для тебя сразу многое упростится, и даже не на порядок. Окончишь школу, скорее всего, с медалью, поступишь в хороший ВУЗ... — Глаза он отводил, и убедительности в его словах я не чувствовала.
«Упростится», — думала
— Я, конечно, тебе помогу, не брошу на полпути. На улице ты не останешься, средства на жизнь у тебя будут, но все-таки родители есть родители. — Продолжал Добрый Дядя тем же бесцветным голосом, по-прежнему не глядя на меня.
Интересно было бы всё-таки узнать, чего ему тогда хотелось больше: чтобы я уехала и отвела от греха, или осталась, и будь, как будет. Только теперь уже не узнаешь, что там у него было внутри, спросить не у кого.
Добрый Дядя тем же вечером возвращался в Москву, и должен был приехать снова через два дня. К тому времени я обещала как можно тщательнее все продумать и принять решение. Несмотря на свою подростковую дремучесть, я уже начала догадываться, что сейчас речь идет не только об учёбе и крыше над головой.
Дидан перестал быть мне чужим с того дня, как я поселилась в Деревне. Между нами тогда впервые стала появляться та особенная тишина, которая последней исчезла из всего, что составляло наши отношения. Мой неправедный благодетель тогда не знал, что джаз звучал в деревенском доме не только, когда он в нем появлялся, но и почти всё время, что его там не было. Я очень внимательно прослушивала всю джазовую фонотеку Доброго Дяди, начиная с Гершвина, Эллингтона, Каунта Бейси, изо всех сил стараясь понять эту музыку. Постепенно до меня начало доходить, что жесткая интеллектуальная структура джаза нужна, прежде всего, для того, чтобы охранять его внутреннюю свободу. Мне был близок рок с его бунтарством, выламыванием из клетки, в которой прутья — условности и фальшь. В джазе борьба ни с кем и ни с чем не велась, но неожиданно я обнаружила в нем столько свободы, сколько каждый мог осмыслить и принять. То, что я тогда почувствовала, можно выразить примерно так: рок: это музыка для людей, прорывающихся к личной свободе, а джаз — он для уже свободных людей. Мне всё сильнее нравилась эта музыка, но я не признавалась себе в том, что не джаз сам по себе мне интересен, а интересен человек, слушающий джаз. Я изучала мужчину, и он мне нравился. То, что человек похож на музыку, которую слушает, в этом я давно не сомневалась, а вот чуть-чуть подумать дальше — чего это я напрягаюсь, старательно вникаю в непривычную музыку? — для этого смелости не хватило.
Дидан значительно позже узнал, что меня к нему приблизила музыка. А я значительно позже узнала, что до того вечера, как мы с ним впервые оказались вдвоем в деревенском доме, свой любимый джаз он не слушал больше двадцати лет.
Между тем, решение нужно было принимать. Обещая финансовую поддержку, Добрый Дядя не покупал меня, я это знала. С того времени, как мы встретились, я жила на его деньги, и это меня ни к чему не обязывало. У меня еще оставалась очень приличная сумма от кучи купюр, которую он вручил мне перед переездом в общежитие. Вот из-за этих-то денег в чемодане, хранившемся у комендантши общаги, пути к отступлению в Сибирь для меня оказались отрезанными. Да еще эти слухи о моей наркомании... Меня видели в очень странном состоянии — в общаге доморощенные порнушники что-то подмешали мне в кофе.
В данные мне на раздумья два дня я старательно думала о единственном живом человеке, которому была нужна, и о том, что делать дальше. Я ещё не знала, что пути домой у меня нет, и решать уже ничего не нужно. За меня где-то там — то ли высоко, то ли глубоко — всё давно было решено.
Измучавшись в попытках анализировать свои чувства и, зная наперед, что дома меня не ждет ничего хорошего, я, тем не менее, приняла решение сдаться родителям. Я не чувствовала себя готовой вступать в незнакомый мир взрослой жизни, притягательный, но страшноватый. А ещё я поняла, что ничего на свете так не хочу, как увидеть своих — родителей и сестру. Пусть бы они меня день и ночь ругали, клеймили позором, только бы позволили жить рядом с собой. Робко подала голос надежда: а вдруг, потеряв меня, они поняли, что на самом деле я вполне приличный человек, что меня можно любить? А вдруг им давно объяснили, что и в скандальном случае с моим обличением примерного мальчика, когда я ими была перед всем классом выставлена лгуньей, они тоже были неправы? Может быть, нам всем необходима была эта разлука, чтобы понять, что мы одна семья и должны держаться друг друга?
В этом и дело: когда я принимала решение более-менее свободно, я не выбрала Доброго Дядю, женского во мне было совсем мало. Потом, когда, лишившись выбора, я приняла ситуацию, как есть, то изловчилась и постаралась это обосновать. Я стала размышлять так: сама судьба свела нас, тут уж ничего не поделаешь, с ней не поспоришь, ну что ж, к кому-то женская судьба приходит слишком рано, к кому-то слишком поздно, уж лучше рано, чем никогда. Не выбрала я Ди. Да и он, по правде говоря, меня не выбирал. Судьба за нас выбрала.
Вот заладила: судьба, судьба! Только как же иначе объяснить, что всё как нарочно складывалось таким образом, чтобы мы не смогли увернуться друг от друга?
— На тебя заведено уголовное дело, Женя. — Были первые слова, которые Добрый Дядя произнес в вечер своего следующего приезда.
Я немного волновалась перед той встречей — догадывалась, что моё желание вернуться домой может его огорчить. Но сценарий, по которому я собиралась вести разговор, рассыпался, когда я увидела Дидана выходящим из машины. У него явно произошло что-то неприятное, но не обязательно это было связано со мной; и я терпеливо ждала, пока он заговорит первым.
— У коменданта вашего общежития пропала крупная сумма денег. Ровно та, что обнаружилась в твоем чемодане.
— Это те деньги, что вы мне дали, Дмитрий Данилович, никаких других у меня не было. — От словосочетания «уголовное дело» у меня пересохло во рту, я с трудом ворочала языком.
— Я не сомневаюсь, девочка. Но кроме нас с тобой никто не должен этого знать. Слишком многие обрадуются случаю навесить на меня всех собак. Понимаешь, трудно будет убедить очень непростых людей, что за эти деньги я от тебя ничего не требовал.
— И что мне теперь делать? Отправляться в колонию за кражу?
– У меня мелькнуло страшное подозрение, что Добрый Дядя на этот раз слишком озабочен сохранностью репутации, чтобы выпутывать меня из очередной беды.
— Ни в какую колонию тебя не отправят. Комендант заберет своё заявление — найдет якобы потерянные деньги, дело закроют. Тебе нужно будет отсидеться какое-то время здесь, переждать пока пыль уляжется.
— А как же учёба?
— С учёбой отдельный разговор. В училище ты вернуться всё равно уже не сможешь, да и не вариант это. Тебе нужно окончить школу — вот, что нужно будет организовать.
— А если я поеду к родителям и там отсижусь, пока всё прояснится? Ведь как раз там меня искать и не будут. — Я чуть не плакала от ощущения, что сама загнала себя в ловушку, из которой, может быть, теперь никогда не выберусь. Мне показалось, что сейчас самым простым выходом будет доверить решение проблем родным людям.
Но Дидан вернул меня к неутешительной реальности:
— С твоими родителями разговаривал следователь. Они заявили, что их ничуть не удивляет тот факт, что ты стала воровкой, что они всегда чего-то в этом духе от тебя ожидали. Я думаю, они не захотят неприятностей и сдадут тебя милиции в первый же день.