Железная команда
Шрифт:
Костя было заикнулся проситься, чтобы плыть с ним. Сазоныч сердито оборвал:
— И думать забудь!
Провел коряжистыми, похожими на дубовое корневище пальцами по Марийкиным волосам:
— Соль по дворам собирала? Должно, по кладбищенской стежке хотела в Замошье бежать?
Марийка кивнула головой.
— Глупенькая. С нашей стороны, от деревни, туда зайцу не проскочить…
В темноте столкнули лодку на воду: у самого берега, тихонько подогнали ее к огороду Сазоныча.
Старик
— Что это в коробках? — прошептал Костя.
— Соль, — с едва приметной усмешкой ответил Сазоныч.
— Зачем столько соли? Им бы хлеба.
— Хлеба, парень, сам знаешь, нету. Картошки ведер пять-шесть наберется.
Когда картошку перенесли из погреба в лодку, Сазоныч сказал:
— А теперь за брюквой схожу. Тихо сидите. Если какая опасность — лодку топить.
Отсутствовал он минут сорок. Наконец появился со стороны колхозной конюшни, натужно кряхтя под тяжестью мешка на спине.
— Помогите снять! — выдохнул он.
Марийка с Костей ухватились за мешок — вместо брюквы в нем были какие-то железные предметы.
— Дедушка, — изумился Костя. — Это же…
Сазоныч, тяжело охая и хватаясь за поясницу, захрипел взволнованно:
— Бегите домой. Немцы чего-то шастают…
Первым внутренним движением Марийки было бежать вместе с Костей. Случись это вчера — она бы так и поступила. Но сегодняшний день был для нее как огонь для куска руды, способной стать железом. Марийка видела, что старик не может разогнуться от внезапной боли в пояснице. «Как же он с лодкой управится? Не довезти ему соль». У нее сложилась уверенность, что спасение партизан в Замошье зависело от того — доставят им соль или нет.
— Уходи! Немцы! — громче и нетерпеливей простонал Сазоныч, неловко, на четвереньках забираясь в лодку.
Из темноты, с пригорка, донеслись лающие голоса гитлеровцев. Чтобы избежать встречи с ними, Марийке надо было уходить низом, вдоль кустов. Но старик, стоя на коленях, никак не мог оттолкнуться от берега и лишь беспомощно тыкал и шлепал веслом. Марийка, налегая грудью, уперлась в мокрый борт плоскодонки.
Медленно, будто нехотя, сползал тяжелый неуклюжий дощаник с мели. Так же медленно крепло решение в Марийкиной голове. Когда корма, соскользнув с земли, качнулась на глубокой воде, Марийка прыгнула в лодку.
— Очумела! — охнул Сазоныч.
Марийка, схватив доску от сиденья, начала быстро выгребать на быстрину.
— Ложись! — шепнул старик.
Течение подхватило и понесло их мимо кустов и притулившихся к пригорку темных банек.
Вокруг серый мрак — косматый, колючий, как лапы столетних заснеженных елей. Ветер сдувает с тех лап серые хлопья снега и топит их в черной воде…
Иногда из мрака, тихо, крадучись, к лодке подползает низкий берег. Берег тоже серый — как
Болят, саднят натертые веслом ладони, и голова болит. Давно болит, целую вечность.
— Что ты за человек? — это ворчит Сазоныч. Он все еще не может простить Марийке ее самовольства. — Замухрышка, воробей — и в такое дело встряла. Тут мужицкая сила надобна, а у тебя — пшик, настырность одна. Вот высажу, потопаешь домой…
Он от самой деревни грозится высадить ее на берег. И, наверно, высадил бы, да ему грести невмочь, по-прежнему спина болит: ни согнуться, ни выпрямиться, едва руками шевелит.
— Глянь-ка поострей, что там?
Марийка вглядывается в ту сторону, куда указывает дедова борода. Слева из снежной пелены, точно призрак, проступает силуэт какого-то строения. Чтобы объяснить старику, Марийка складывает руки «шатериком», изображая крышу.
— Дом?.. Значит, к Выселкам подходим. Греби вправо. Фашиста тут — как воронья на павшей скотине.
Призрак дома исчезает, славно рассеивается от порыва ветра.
— Ну, теперь крепись! — шепчет старик. — Вот пройдем деревню, а там и ручей близко.
Мелкие черные волны трутся о борт плоскодонки — точно холодные камешки трутся в мозгу Марийки. Ей кажется, что думает она сейчас не головою, а сердцем, и мысль в сердце всего одна: доплыть до Замошья.
Ориентируясь по каким-то неведомым приметам, Сазоныч выводит лодку прямо в устье ручья. Это большая спокойная заводь.
После поворота ветер дует им в спину, зато сразу становится ощутимо встречное течение. Лодка продвигается медленно, хотя Марийка работает веслом изо всех сил.
Заводь постепенно сужается. Плыть по середине с каждым метром труднее. За космами снегопада мелькает прибрежный кустарник, затопленный водой. Начинает светать.
Сазоныч, кое-как встав коленями на мешок с картошкой, отталкивается шестом. Когда он нажимает на шест, рот его непроизвольно широко раскрывается, как при отчаянном крике. Время от времени старик замирает, парализованный болью в пояснице. Тогда кажется, что он даже не дышит, лишь мокрая борода дрожит.
Марийка выкладывает последние силы. Весло то и дело вырывается из немеющих пальцев.
— Тише, тише! — улавливает она безголосое сипенье Сазоныча. Берег — серый волк — внезапно клацает железными зубами.
— Пулемет! — застывает на месте Сазоныч с шестом. Через несколько секунд добавляет спокойней: — Куда-то мимо бьет. Должно — так, для острастки.
Лодка продвигается медленными толчками — как будто шагает крадучись: шагнет — остановится, еще ступит — опять замрет.
А утро все заметней. Ветер стихает. Снег поредел.
Медленно наплывает темная гряда лозняка.
— Кажись, проскочили! — чуть слышно шепчет Сазоныч. — Луга начались.
Течение слабеет. Лодка с ходу проскальзывает через полосу лозняка.