Железная маска Шлиссельбурга
Шрифт:
— Кистенем, — старик показал привязанный к запястью ремешок, на конце которого качался увесистый свинцовый шарик. — В юности научился, когда в солдаты еще не забрали. Домишко наш шведы спалили, вот и пришлось как то жить…
Дед насупился и Никритин понял, что сейчас его лучше не расспрашивать о былом. Да и зачем ему знать грехи молодости старика — промышлял грабежами на большой дороге, или нет — не его дело, по большому счету о таком разбойном промысле знать. Честной службой все искупил, на своем прошлом крест поставил!
— Я к бойнице, а вы тут немного побудьте, государь, я скоро! Барабан
Старик стал подниматься наверх, и тут неожиданно донесся лязг и раздался громкий голос Власьева, от которого у Ивана Антоновича душа в пятки мгновенно свалилась:
— Почему на засов не закрыл? А ты что тут делаешь? Где Чекин? Измена! Алярм…
Наверху загремело, затопало. Кто-то покатился по лестнице — раздался выстрел, клуб порохового дыма накрыл каменные ступени. И снова лязг двери, скрежет засова.
Иван Антонович вскочил с лавки, забыв про пистолет, который положил рядом — события ошеломили его. А на лестнице проявился в ярком свете, от которого почти ослепли привыкшие к полусумраку глаза, сам Данила Петрович Власьев, в разорванном мундире, на лице кровь.
— Ты уже здесь, поганец?! Сбежать удумал от меня, тварь! Сообщником обзавелся?! Заколю, паскуду!
Глава 10
Мирович громко командовал — солдаты упражнялись охотно, но все, нет да нет, поглядывали на цитадель. Еще бы — там сейчас находился тот, от освобождения которого зависело их резкое повышение по службе — а какой солдат не мечтает стать фельдмаршалом?!
Лейб-кампания, созданная «дщерью Петровой» была на особом положении, и пользовалась такими привилегиями, что даже блестящие гвардейские офицеры всех четырех полков яростно завидовали статусу сержантов — «кампанейцев». Все дело в том, что эти триста гренадеров Преображенского полка выступили по призыву тогда еще цесаревны Елизаветы, ночью 25 ноября 1741 года произвели в Петербурге очередной переворот, отстранив от власти регентшу Анну Леопольдовну, ее мужа герцога Антона-Ульриха и малолетнего императора, Иоанна Антоновича, третьего этого имени. Сопротивления им никто не оказал — это был самый бескровный переворот в истории Российской империи.
Ставшая благодаря им императрицей Елизавета щедро наградила своих приверженцев. Те, кто не имел статуса дворянина, стали таковыми, причем потомственно. Все рядовые гренадеры и фузилеры были приравнены к чину армейского поручика, вице-капралы соответствовали капитан-поручику, капралы — капитану, прапорщик «скаканул» до полковника, а подпоручик до генерал-майора. Так что карьерный рост у всех стал настолько ошеломительным, что гвардию черная зависть охватила. А капитаном в этой роте стала сама императрица, повелев ее назвать Лейб-Кампанией, что понимали буквально — «рота телохранителей».
Лейб-кампанцам пошили роскошную форму. Пользуясь любовью и покровительством императрицы, они получали от нее поместья и вели себя по отношению ко всем крайне распущено и высокомерно, буквально по-хамски. Каково на это было смотреть уважающим себя военным, когда сержант в расшитом золотом кафтане мог орать на заслуженного боевого капитана в скромном зеленом армейском мундире.
Про жалование
Потому в гвардии восприняли новость об упразднении Лейб-Кампании с энтузиазмом превеликим — мочи нет, чтобы так завидовать, лучше пусть все по одному ранжиру находятся…
Так что тайное известие о переводе всех «смолян» в ряды восстановленной императором Иоанном Антоновичем Лейб-Кампании, подействовала на капралов оглушающе. Они долго рассматривали записку и целовали подпись императора, тут же поклявшись на клинках шпаг не пожалеть живота, чтобы возвести «безымянного узника» на престол. Подпоручик Мирович, непривычно ощущая себя особой генеральского ранга 4-го класса, увидел в этом самый добрый знак — свергли малолетнего государя те, кто стал «лейб-кампанцами», а возведут его обратно на царский трон те, кто уже стал гвардейцем новой Лейб-Кампании.
От капралов и фурьеров, видимо сболтнули все пятеро, «тайная новость» мгновенно разошлась по солдатам. И к счастью, все они, хотя и обрадовались до умопомешательства, но крепко держали язык за зубами — служивые прекрасно понимали, что делить шкуру неубитого медведя нельзя, преждевременное и опасное это занятие. Потому сейчас на плацу все горели только одним желанием — пойти на штурм цитадели, сметая все на своем пути до самого «секретного каземата».
Нервы у подпоручика были почти на пределе, и видимо фузилерам передалось его состояние. Хмурые лица, плотно сжатые губы — любой посторонний наблюдатель был бы уверен, что лишь воинская присяга с артикулом сдерживает подчиненных ему солдат, чтобы не послать своего начальника и мучителя куда подальше.
Зрителей хватало — комендант крепости майор Бередников и все три его офицера снисходительно взирали на проводимое учение, которое их вчера сильно удивило — караул в крепости прежние команды Смоленского полка воспринимали как унылое место временной ссылки. Недельку сводной полуроте отстоять на стенах, и возвращаться по прежним квартирам — половина рот полка жили в казармах форштадта Шлиссельбургской крепости, остальные расселялись по обывательским квартирам в посаде, что на берегу Ладожского озера, а также по окрестным селениям.
«Скорей бы на штурм» — Мирович «читал» выражение на лицах фузилеров, что пока четко выполняли построения на плацу близ дома коменданта, держа ружья в руках и поглядывая на ворота. Солдаты караульной команды цитадели безмятежно глазели на них со стен и башен. На прясле у Государевой башни напряженно застыли фурьер Писклов и двое «смолян», а еще пара прохаживалась дальше по крепостной стене, не доходя до Княжьей башни всего с десяток шагов.
Бах!
Из бойницы, куда напряженно взирали десятки пар глаз, донесся звук выстрела, в воздухе развернулся выброшенный из нее белый плат и медленно упал на траву, что росла у подножия башни. И тут же все завертелось в мгновенном калейдоскопе, когда красочные картинки меняют друг друга в постоянном мельтешении.