Железная маска Шлиссельбурга
Шрифт:
Дописав последнюю строчку, офицер склонился над исписанным листком, потом посыпал чернила песочком и смахнул его перышком. Стих аллегории, видимо, ему понравился. Однако спустя секунду подпоручик Мирович горестно прошептал:
— Не вышло у нас с тобою вместе, Аполлон, сотворить благое дело спасения императора из узилища крепкого и тайного. Теперь действовать предстоит только мне одному.
Василию Яковлевичу было всего 24 года — по меркам буйного и блестящего 18-го века необычайно много. Вполне достаточно чтобы сложить на плахе голову, или положить живот свой в бою с неприятелем, либо цепко ухватить всеми пальцами госпожу Фортуну за игривые локоны и вознестись высоко,
При нынешней царице шансов у него на «взлет» к сияющим вершинам абсолютно никаких. Возле Екатерины Алексеевны толпятся люди, что привели ее на императорский престол в позапрошлом году, точно день в день с нынешним, что может стать благоприятным моментом. Конфидиенты Фике сплотились в комплот, и заговор сей удался. Причем, супруг ее злосчастный, Петр Федорович «Голштинец» весьма вовремя скончался от «геморроидальных колик». Хотя в Петербурге все жители прекрасно знали, что императора задушили царицы «сердечные друзья» Орловы, вкупе с князем Барятинским, мотом и картежником, в Ропше.
Вот только о сем болтали лишь втихомолку — за такие разговоры могли выкрикнуть «слово и дело», а там схватить не только виновного, но и тех, кто при разговоре его присутствовал, пусть даже нечаянно. Взять под крепкий караул всех и доставить в подвалы Тайной экспедиции, а уж там кнутобойцы знатные — выбьют из своей жертвы истину. И то, что знает несчастный, и особенно то, о чем не ведает, или только догадывается. Да и обер-секретарь Степан Шешковский умело умеет выпытывать — не захочешь, так поневоле все расскажешь, без утайки.
Умна немецкая принцесса, ставшая в одночасье русской императрицей. Убили мужа по ее явственному, пусть и тайному приказу, а она тут совершенно не причем — духом не ведала и сама расстроилась от горестного известия, что случайно овдовела в одночасье. Много плакала Екатерина Алексеевна, напоказ, утирало лицо батистовым платочком прилюдно. Но всем ведомо, что бабьи слезы, что утренняя роса на траве — солнце взошло, и они разом высохли. Да и выдавить их из себя они смогут с легкостью необычайной, что русская царица, что обычная рублевая чухонская проститутка на острове Васильевском, клиентов ублажающая своим потрепанным телом. Последняя вообще придумает что-нибудь жалостливое, так что рука сама тянется ей последний гривенник отдать.
— Здесь я всегда буду не ко двору, ибо мой род изменниками считать велено! И тако ко мне относятся!
Василий Яковлевич скривил губы, прекрасно зная первопричины такого отношения петербургских властей ко всему роду Мировичей, и к нему самому, поручику Смоленского пехотного полка в частности. И сроку тому вот уже более полувека…
В 1709 году прадед Иван Мирович, после злосчастного поражения шведов под Полтавой, бежал в Крым, спасая жизнь. Рухнули тогда все планы гетмана Мазепы создать под себя в Малороссии правление, на пример королевского. Да и название со времен Богдана Хмельницкого имелось — Гетманщина. Но не вышло ничего у хитроумного старика, спасаясь от войск царя Петра, Мазепа с Филиппом Орликом бежали в туретчину, ища там покровительства у султана.
Прадед, переяславский полковник, также отстаивал независимость Малороссии, был одним из предводителей мятежного Запорожья, казаки которого разделили горькую участь шведов. Сожгли саму Сечь и поселки царские войска, без жалости истребляя казаков, которых за изменников и воров принимали. За переяславским полковником русские долго охотились, подсылали неоднократно коварных убийц, как писал сам царь Петр, чтобы «этого бездельника истребить».
Дед Федор Мирович был генеральным есаулом при Орлике. В Гетманщине и Запорожском казацком войске этот пост был почти равен канцлеру, если с европейскими мерками подходить. Яростно сражался против русских и после поражения бежал в Швецию, потом путь его направился в Польшу, к королю Станиславу Лещинскому. Его брат Василий до шведских земель не добрался — схватили царские драгуны, заковали в кандалы и отправили в Сибирь на вечную каторгу. А заодно еще пятерых братьев Мировичей отправили в ссылку, в город Тобольск, на «вечное поселение».
Однако род Мировичей на этом не пресекся — недаром есть поговорка — щуку съели, а зубы остались. Отец и дядя Яков, благодаря прекрасному образованию, на которое их родитель не жалел ни злотых, ни рублей, тоже выбились в люди, заняв достойные роду места. Первый стал секретарем польского посла графа Потоцкого, а второй занял тоже место, но гораздо выше по положению — у самой императрицы Елизаветы, дочери Петра Великого. Вот только страсть к авантюрам у Мировичей в крови — братья составили заговор в пользу автономии Малороссии. И как всегда в России, в любом деле всегда найдется либо предатель, или доносчик.
Так что отправились два беспокойных для царицы юноши в Сибирь, в знакомый всем Мировичам город Тобольск, где и родился у Якова сын, получивший в крещении имя Василия. Семья бедствовала в ссылке, совсем обнищала вконец — все имения рода были конфискованы и давно поделены среди приближенных императрицы Елизаветы Петровны, а скромного отцовского жалования капитана захудалого гарнизонного полка едва хватало на необходимые нужды. Но извернулись, порой голодовали на хлебе и воде, но Василий получил хорошее образование.
В Тобольске имелась «немецкая» школа для детей ссыльных дворян. Ее директором и преподавателем по всем предметам был Сильвестрович, немец по происхождению, долгое время живший в России. Лютеранин по вере своей, он был блестяще образован. Уроки шли на одном дыхании, учиться было интересно. Знания истории и математики, грамматики немецкого и русских языков, музыки, риторики и других «изящных искусств», усваивались прекрасно, дети впитывали их как губка воду.
Дома обучение отпрыска славного рода продолжалось — французский и польский языки давались Василию легко, ведь на них говорило все образованное общество Малороссии, а отец все же был секретарем посла. Да еще хорошо владел татарским языком — но то плод векового соседства с Крымским ханством. Про воинское обучение и говорить не приходится — езда на коне, сабельная рубка и шпажный бой для поединков, «огненные забавы» — стрельба из пистолей и ружей. Воинские экзерциции и команды дополняли обучение, столь нужное для юноши — дворянина и будущего офицера, ибо иной службы, кроме воинской, не мыслилось.
Так что, усердно пройдя курс школы и дождавшись Высочайшего разрешения покинуть место родовой ссылки, Василий Яковлевич приехал в далекий Санкт-Петербург два года тому назад. И не остался в блестящей столице «серым» провинциалом.
Его стихи читал сам Ломоносов, «угрюмый гений» российской науки вирши одобрил, сказав, что появилась в державе «поэтическая школа». Влиятельный Бецкой, незаконнорожденный отпрыск князя Трубецкого, объявив конкурс на обустройство маленьких мостов через каналы перилами, выбрал главными именно эскизы Мировича, который их подал в надежде получить денежное вспомоществование. И не прогадал — сорок полновесных серебряных рублей, новеньких и блестящих, только отчеканенных на Монетном дворе «северной столицы», с профилем императрицы Екатерины Алексеевны на аверсе, стали ему наградой.