Железная маска Шлиссельбурга
Шрифт:
— А какой с виду Иван Антонович?
— Ванька ты, хоть и князь Одоевский, а он Иоанн! Царь, как не крути! А после тюрьмы многолетней, грозен для многих будет, кхе-кхе… Красив, лицо бледное, чуть зеленоватое — так подземелья глубокие, солнечного света нет, оттого глаза щурит. Строен, волосы русые, волнистые, красив — смущается иногда, ведь не целованный еще. Не пьет и не курит, не то, что мы с вами — настоящий царь, я так вам скажу, не «мадам Орлова»! Так что не прогадаем, а только выиграем!
— Понятно!
— Я за царя!
— Надоело «бабье царство»!
— К бесу всех Орловых! Они личину
Гвардейцы немного отвели душу бранными эпитетами, но тут князь Волконский потряс императорским письмом. Все дружно закивали, кое-кто выкрикнул поручику:
— Читайте, князь!
Пододвинули сразу два подсвечника, убрали по сторонам бутылки с вином, даже подстелили холстинку — негоже царское послание за грязным столом читать. Молодой князь начал оглашать содержимое письма торжественным голосом в полной тишине:
«Я вас жду в Шлиссельбурге после полудня, мои верные измайловцы и конногвардейцы. Вы созданы моей бабкой Анной Иоановной, и не можете не хранить в сердцах память о матери своего полка. Всех тех из вас, кто присоединился ко мне, жалую следующими чинами, а князя Волконского поздравляю капитаном. Ему и надлежит принять полк, когда вы поднимитесь — близ сердца держать вас буду. Верю в вашу преданность — без нее нет смысла вам хранить память о матери, а потому нет чести и жить! Но в такое не поверю, пока собственными глазами убеждения не получу, не увидев ваши мундиры и знамена. Благосклонный к верным офицерам, сержантам, капралам и гвардейцам полка Измайловского, Иоанн Антонович, третий этого имени, император и самодержец Всероссийский».
Отзвучали слова князя, ставшего в одночасье капитаном, и наступила звенящая тишина. Из последних фраз венценосца дыхнула страшная угроза, которую все мгновенно осознали — «не будете верны памяти Анны Иоанновны, а, значит, и мне — полка более не будет». Но выбор есть иной, гораздо приятнее — стать рядом с императором, отодвинув «потешных» в сторону, и получив следующие чины. Риск есть немалый — но на войне завсегда убивают, а тут дело верное!
— Выступаем немедленно, — князь Волконский хмуро посмотрел на сослуживцев, — есть ли среди вас те, кто против?! Согласны ли вы подчиняться мне, пока не придем в Шлиссельбург?!
Все присутствующие, измайловцы и конногвардейцы, молча встали, склонив головы в согласии. Князь достал шпагу из ножен:
— Тогда идем по ротам! Цейхгаузы вскрыть, раздать ружья и патроны! Штыки примкнуть — недовольных бить прикладами, или колоть, если за оружие хвататься будут. Выступаем немедленно!
Глава 14
— Господа генералы! Нужно раздавить «Шлиссельбургскую нелепу» как можно быстрее, не теряя времени на бесплодные разговоры! Растоптать как мерзкую гадину, что пытается укусить нас ядовитыми зубами! Если мы это не сделаем сейчас — завтра погибнем!
Президент военной коллегии, генерал-аншеф граф Захарий Григорьевич Чернышев был сильно раздосадован собравшейся консилией — генералы трусливо, как побитые собачонки поджимают хвосты, смотрели друг на друга, не в силах принять решение.
До его прихода в кабинет они так и не приняли никакого прожекта как подавить мятеж, но зато теперь дело пойдет по-другому. С ним пришли генерал майор граф Алексей Григорьевич
— Нужно объявить алярм в Преображенском и Семеновском полках — им не впервой брать Шлиссельбург. Немедленно начать выдвижение к крепости, блокировать ее и взять штурмом. Там канал, господа, все их воззвания и манифесты разойдутся по империи, как пламя по вязанке хвороста. Измайловский полк и Конную гвардию лучше оставить в столице гарнизоном — они ненадежны. Ведь так, Василий Иванович?
— Вы совершенно правы, Захар Григорьевич, — сухо ответил Суворов. Будучи старше на семнадцать лет, он недолюбливал выскочку. Да, Чернышев взял Берлин, но у того же Панина заслуг и побед не меньше. Полководческих талантов у графа не наблюдается, хотя мнит себя выдающимся военачальником. Но тот же Петр Панин о нем ядовито высказался в письме (которое перлюстрировали люди из тайной экспедиции — наблюдение велось за всеми — Екатерина не доверяла даже вроде близким друзьям) — «военный министр и комнатный генерал»
Вот только Василий Иванович знал, в чем причина стремительной карьеры графа Чернышева — в личных бумагах нашли две записки на французском языке, трогать их лакей не стал, но дал возможность скопировать содержимое. Милым изящным женским почерком на первом листке шли такие прелестные строчки:
«Первый день, как будто ждала вас, так вы приучили меня видеть вас; на другой находилась в задумчивости и избегала общества; на третий смертельно скучала; на четвертый аппетит и сон покинули меня; все мне стало противно: народ и прочее… на пятый полились слезы… Надо ли после того называть вещи по имени? Ну вот: я вас люблю!»
Вторая записка была такого же свойства, вот только почерк легко узнаваем — великая княгиня Екатерина Алексеевна искала отдыха от опостылевшего мужа в объятиях любовника. Хорошо, что матушка Елизавета Петровна выслала его в армию, зато немедленно появился другой — рождение цесаревича Павла было неизбежно…
Такие тайны обжигали, но Василий Иванович искренне присягнул Екатерине Алексеевне, и верно служил, прекрасно зная, что все ее тайны умрут вместе с ним. Вот и сейчас, глядя на графа Чернышева он прекрасно понимал, что Екатерина таким благосклонным отношением просто создавала себе опору для будущего царствования.
— Какие у вас на то планы, Захар Григорьевич? Все же в Шлиссельбурге сейчас до четырех тысяч инсургентов, и к ним постоянно подходят подкрепления. Возможны мятежи как минимум в двух пехотных и двух драгунских полках, что стоят гарнизонами по Новгородской губернии. Я знаю, что туда посланы манифесты от имени Иоанна Антоновича…
— От Ивашки беспородного, — взорвался Алехан, сверкнув глазами. И тут же болезненно сморщился, рука на перевязи задрожала:
— Надо объявить о том, что это самозванец…