Железная роза
Шрифт:
Я несся как сумасшедший, зигзагами, хватая ртом воздух. Я должен добежать до ворот! И я уже почти добежал, когда удар в плечо швырнул меня наземь. Ах гад! Подстрелил-таки! Вторая пуля впилась в дорожку у самой моей головы, разбросав гравий. Я чувствовал, как по руке у меня течет кровь. Но все-таки я встал, хоть ноги у меня дрожали. Два санитара с белыми масками на лицах устремились ко мне. Колени у меня вдруг подогнулись, и я упал им на руки.
— Он… вооружен… Осторожней…
Ни слова мне не ответив, они быстро затащили меня в «скорую помощь». Краешком глаза я видел застывшее тело старика сторожа, его неподвижный, устремленный в небо взгляд. Он был мертв. Я глянул назад: аллея, ведущая к замку, пуста. Ни следа сумасшедшего
Я хотел им сказать, что надо забрать тело старика, что моя жена исчезла, что меня хотели убить, но слова лопались у меня на губах, как мыльные пузыри. Во всем теле была слабость, санитар казался страшно далеким. Каждое движение стоило мне чудовищного усилия.
Заработал мотор. Но это был не мотор «скорой помощи». Я медленно повернул голову. И увидел в окно отъезжающую машину. Каштановый «форд». Я узнал водителя. Это был тот самый человек в плаще, которого я видел в Брюсселе несколько световых лет назад, сперва в метро, а потом в аэропорту. Может, у меня галлюцинации? Я поискал взглядом санитара и вдруг обнаружил, что на соседних носилках кто-то лежит. Я напряг зрение, чтобы разглядеть, кто это, и в конце концов мне удалось различить сквозь тьму лицо лежащего. Я хотел закричать, но у меня ничего не получилось.
На меня глазами цвета соломы смотрел тот молодой врач, горло у него было перерезано от уха до уха.
В эту секунду наша «скорая помощь» резко рванула с места, и мы поехали вниз с холма. На каждом повороте голова мертвеца, моталась на белой простыне, и у меня возникло жуткое чувство, что она вот-вот оторвется и подкатится ко мне. Я тщетно пытался вырваться из связывающих меня ремней. Взвыла сирена. Полиция? Наша машина затормозила. Рядом с нами остановилась вторая «скорая помощь», я видел синий крест на ее кузове. В горле была чудовищная сухость, губы распухли и онемели. Я чувствовал, как сознание затягивается мраком. Они мне вкатили наркотик.
Мужской голос с сильным швейцарским акцентом:
— Вы не из Клаузена едете?
— Оттуда. Ложный вызов.
— Ничего не понимаю. Нас вызвали, сказали: сердечный приступ.
— Нас тоже, но там никого нет.
— Что за дурацкие шутки!
Их голоса долетали до меня искаженными, с опозданием. Я должен поговорить с этими людьми: пусть они меня освободят. Я рванулся, но не мог шевельнуться: ремни сжимали мне грудь. Плечо горело огнем. Попытался позвать — не получилось.
— Ну привет! Буржуазия нас ждет!
— Пока!
Моя последняя надежда на спасение спокойно поехала вкушать воскресное фондю.
Мы тоже тронулись. Куда они меня везут? От тряски волны боли расходились по всему телу. Я попался в ловушку. Из-за меня погиб ни в чем не повинный молодой врач. От этой мысли рот у меня наполнился горечью, и я потерял сознание.
Когда я пришел в себя, в глаза мне ударил солнечный свет. Я попытался защититься от него, но не смог даже шевельнуть руками. От нелепой мысли, что их ампутировали, меня охватила паника. Но наконец я догадался пошевелить пальцами и обнаружил их на обычном месте. Я просто-напросто связан. Постепенно привыкнув к свету, я осмотрелся. Увы, меня пробудило не жаркое пляжное солнце на мальдивском пляже, а безжалостный свет галогенной лампы прямо над головой. Вокруг обитые стены. Никаких окон, одни обитые стены… Меня охватил страх. Я приподнял голову, чтобы взглянуть на себя. Я был упакован в смирительную рубашку веселенького ярко-розового цвета, выбранного, видимо, для подобного рода одеяний в результате многоречивого семинара по проблеме лечебного воздействия приятных для глаза расцветок.
Что это,
Я уставился в камеру и попытался заговорить, но с моих губ срывались какие-то нечленораздельные звуки. Изо рта на шею вытекла струйка слюны. Я хотел сплюнуть, но не мог наклониться. К тому же я чувствовал резь в переполненном мочевом пузыре. Я снова попытался заговорить, и через несколько секунд мне все-таки удалось произнести скрежещущим голосом, который драл мне горло:
— Я хочу поссать…
Ничего не произошло. Джеймс Бонд не явился, чтобы спасти меня, Марта тоже не возникла у моего ложа в шапочке медсестры.
Я уж было подумал, что придется опорожнить мочевой пузырь под себя, но тут часть обитой стены откатилась в сторону, открыв проем, в котором показался незнакомый санитар в белой маске, скрывающей лицо. В руке он держал утку. Я прохрипел ему с насмешливой гримасой:
— Вы страшно любезны…
С безучастным видом он подставил мне утку и подождал, пока я опорожнюсь. После чего удалился.
Неплохо начинается… Обслуга безупречная, но несколько холодноватая. А может, я переправлен прямиком в ГУЛАГ? Нет, гулагов больше не существует. Или в какое-нибудь тайное подразделение ЦРУ? В один из их центров, в которых проводят допросы и производят промывание мозгов и о которых сочинено столько дешевых романчиков… Очень даже может быть, если меня считают молодым блестящим агентом Восточной Германии. Но и Восточной Германии больше нет. В конце концов, в моем положении есть одно преимущество: ни Макс, ни комиссар Маленуа не полезут сюда разыскивать меня. А отрицательный аспект состоит в том, что меня, похоже, похитила банда, соперничающая с бандой Зильбермана—Грубера. Убивать они меня не собираются, и вот это-то больше всего пугало меня. От меня чего-то хотят, чего-то, о чем я не имею ни малейшего представления, и уж явно постараются вырвать эти неизвестные мне сведения всеми возможными способами, главным образом крайне неприятными…
Я размышлял о своем пробеге по аллее замкового парка, о Марте, которая растворилась в воздухе, бросив меня убийцам, и тут обитая стена вновь отъехала в сторону. Тот же самый санитар принес поднос со стаканом воды, таблетками и какой-то кашей. Поставив поднос на пол, он вытащил из кармана резиновую воронку и вставил мне ее в рот, предварительно зажав двумя пальцами нос, чтобы заставить меня разжать зубы. После этого он стал заливать в воронку кашу, и я вынужден был глотать ее, чтобы не подавиться. Накормив меня таким прагматическим, но не слишком сентиментальным способом, он влил в меня стакан воды вместе с двумя таблетками, извлек воронку и сделал укол.
И я опять отключился. Мне казалось, что мне что-то говорят. Но я не мог ответить. Мимо меня проскользнула Марта, крича: «Берегись! Берегись!», — но Грубер своей могучей лапищей оторвал ее от меня и стал безжалостно меня избивать. Надо мною склонилось дружественное лицо: улыбка доктора Ланцманна, но глаза — то были глаза безжалостного, голодного хищника. Он хотел пожрать мой мозг. Я вопил: «Нет! Нет!» — и вдруг оказался в самолете высоко за облаками. Я парил среди безмолвия. Безмолвие.
Не знаю, сколько времени пробыл я в таком полубессознательном состоянии, перемежающемся чудовищными, мучительными видениями, в которых были кровь, кровь и злоба. В какой-то момент передо мной возник образ моего отца, чудовища, изверга, который тем не менее, вне всяких сомнений, был моим отцом; он стоял, вперив в меня безумный взгляд, и я видел его так резко и отчетливо, что мгновенно проснулся.