Железная роза
Шрифт:
— Ну что? — донесся откуда-то сзади голос.
— Уже еду! Если ты думаешь, что это просто, то зря. Ну да в любом случае далеко уйти он не мог, — крикнул в ответ рыжий.
Он повернулся ко мне, а я на полную катушку выжал педаль газа. Машина рванулась вперед, и рыжий отпрыгнул в сторону, завалившись в ровно подстриженные кусты; вид у него был растерянный и недоверчивый, какой только и может быть у человека, который видит, что его намерена задавить машина без шофера. Я выпрямился — в самое время, чтобы не врезаться в стену, и укатил в беспросветную ночь. Взглянув в зеркало заднего вида, я увидел, что рыжий отчаянно машет руками посреди аллеи
Дорога вилась по холмам. Я вел одной рукой и ехал с максимально возможной скоростью на пределе видимости. В свете фар показался придорожный щит-указатель, и теперь я уже знал, куда меня запрятали. В клинику Ланцманна. Но, по правде сказать, меня это ничуть не удивило. С минуту я раздумывал, а не завернуть ли к нему домой, но потом решил, что там у него уже, наверное, собран комитет для встречи. Мне надо ехать туда, где меня никто не ждет — ни Ланцманн, ни Зильберман, ни… Я взял направление к немецкой границе. Если я хочу что-то понять, я должен отыскать следы своего брата.
Двенадцатый день — понедельник, 19 марта
Я устал. Чудовищно устал. Буря утихла, сменившись частым, монотонным дождем. Часы на приборном щитке показывали час десять, надо думать, понедельника. Если только я не пробыл без сознания несколько дней. Голова пухла от мыслей. Но думать я был не способен и потому сконцентрировался на дороге. Они, конечно, бросятся в погоню. Но я не могу позволить, чтобы они меня схватили. Веки у меня пекло, я страшно боялся уснуть. Я опустил стекло, надеясь, что ледяной воздух и струи дождя взбодрят меня, заставят бодрствовать.
Вцепившись в руль и стиснув зубы, я принуждал себя думать лишь о том, что будет через четверть часа, не больше, потом еще через четверть часа, потом еще, так что будущее мое ограничивалось пятнадцатью минутами, затем следующими — словом, складывалось из коротеньких пятнадцатиминутных отрезков…
Я проснулся как от толчка. Глаза у меня были закрыты, я на секунду задремал. Видимо, инстинктивно я сбросил скорость, и машина на повороте дороги медленно въехала прямиком в поле. Я крутанул руль, затормозил и заглушил двигатель. Тишина благотворно подействовала на меня. Поднималась заря. Дождь прекратился. В кабине было сыро и воняло псиной. От меня тоже воняло, я был в грязи и в крови, и мне бы очень не помешало принять душ.
В плече стреляло резкой, рвущей болью, как будто в него беспрестанно вонзали кинжал. Я неловко ощупал рану, закрытую толстой повязкой. Отсутствие свежей крови на бинте позволяло надеяться, что она не вскрылась.
Осмотревшись вокруг, я увидел густую купу деревьев, включил двигатель и медленно поехал к ним. Поставив машину так, чтобы ее было не видно с дороги, я вышел. Ледяной воздух раннего утра обжег мне лицо и горло. Мое тело сотрясала дрожь, точно машину, работающую в режиме перегрузки, и тут-то я по-настоящему осознал, что на мне только белый халат и полотняные штаны санитара. Для студеного мартовского рассвета явно мало.
Я снова забрался в кабину, меня трясло, и я беспрерывно чихал. Тело горело, у меня была температура. Мне нужен отдых, нужно тепло. Зубы у меня стучали. Стоя на четвереньках, я вяло и неуверенно принялся обшаривать машину и обнаружил старый пластиковый чехол, весь испачканный в смазке. Он показался мне чудовищно тяжелым. Я догадался заблокировать двери и улегся сзади на полу, завернувшись в чехол. Несмотря на терзавший
Мы с Мартой занимались любовью. Я самозабвенно исходил потом, прижавшись к ее скользкому телу, впившись губами в ее жаркое плечо. Но Марта была какая-то непривычная… чуждая, отсутствующая, как… как пластиковая кукла, да, пластиковая кукла с мертвыми глазами. Я отчаянно встряхнул ее, крича: «Марта, ты меня слышишь? Марта!» — и проснулся, закутанный в пластик, в поту — мокрый хоть выжимай; луч солнца, проникший сквозь стекло, припекал мне лицо. Может, весна наконец-то решилась доказать, что она не зыбкая мечта, а действительно наступила… Я кое-как выбрался из пластикового кокона и глянул на часы на приборном щитке. Времени девять сорок три, я в краденой машине, без документов, без денег, без одежды. А главное, ничегошеньки не понимаю. О такой добыче полиция может только мечтать. Надо взглянуть в глаза реальности: моя карьера подошла к концу, и, как метеорит, сошедший с орбиты, я вот-вот приземлюсь в тюрьме. Правда, если только мне не влепят пулю между глаз и тем самым не прекратят мои страдания.
Я встряхнул головой и перебрался вперед. В перчаточном ящике лежали изрядно потертые на сгибах карты автодорог, пакетик с таблетками от ангины, темные очки, пара меховых перчаток, табличка с надписью «врач» и изображением кадуцея, которую ставят на ветровом стекле, и документы на машину. Как я и подозревал, она принадлежит АО «Голубятня»; так называется клиника этого суки Ланцманна.
Я бросил в рот пригоршню таблеток, но проглотил их с болью: так пересохло у меня горло. Надо попить. Я вышел в поле, сандалии санитара, в которые я был обут, увязали в перенасыщенной влагой земле. Воды! На дороге стояли лужи, и я, опустившись на четвереньки, долго лакал, как зверь, мутную воду. Я испытывал потребность в воде — в воде больше, чем в чем бы то ни было. А когда наконец поднялся, то чувствовал себя гораздо лучше. Пот на теле высох и превратился в какую-то леденящую пленку. Возвращаясь к машине, я обнаружил на ее боках надпись голубыми буквами: «Клиника „Голубятня“». Отличный опознавательный знак.
Без особой надежды я снова обшарил машину; это было мучительно, потому что все мышцы тела у меня болели, и обнаружил только мигалку да пустую канистру для бензина. Я не видел никаких возможностей перебраться через границу, разве что водрузить на голову мигалку и попытаться выдать себя за инопланетянина. Проглотив вторую пригоршню таблеток, я принялся изучать карту. Найдя последнюю деревушку, которую я запомнил, я определил, что нахожусь у самой границы. Из-за температуры у меня было ощущение, что движения мои какие-то замедленные, и вот так медлительно я установил на крышу мигалку, сложил карту, включил двигатель и выехал на дорогу.
Я прождал добрых четверть часа, прежде чем увидел медленно едущий серый, заляпанный грязью «фольксваген». Водитель, человек лет пятидесяти, с обветренным, загорелым лицом и висячими усами, затормозил и уставился на меня. Я стоял рядом с машиной в своем медицинском облачении, держа в руках канистру, пытаясь придать лицу нормальное, приветливое выражение. Размахивая канистрой, я пошел к «фольксвагену». Водитель хмуро смотрел на меня. Я только молил Бога, чтобы халат мой не оказался слишком уж измазан грязью и кровью и чтобы по лицу у меня не катились струйки пота, придающие мне вид опасного психа.