Железная звезда
Шрифт:
— Нет.— Я не мог его обмануть.— Солнце еще над горизонтом.
— Как это может быть! У нее ведь ночные крылья. Солнце швырнет ее на землю!
Я колебался. Мне не следовало рассказывать ему, как получалось, что Аулуэла летела днем, хотя у нее были только ночные крылья. Я не должен был говорить принцу Рума, что рядом с нею, без крыльев, летит чужак Гормон и без всяких усилий, придерживая ее за плечи, выравнивая ее полет, помогает сопротивляться давлению солнечных лучей. Я не мог сказать принцу Рума, что это возмездие летит над головой поверженного владыки с его последней возлюбленной.
—
— Я не знаю. В этом скрыта какая-то тайна. К сожалению, теперь я многое не в состоянии понять.
Принц, похоже, принял это объяснение.
— Да, дозорный, никто из нас не в состоянии понять то, что произошло.
Он снова замкнулся в молчании. Мне хотелось окликнуть Аулуэлу, но я знал — она не услышит меня. И я шел дальше и дальше, на закат, в сторону Пэрриса, поддерживая слепого спутника. А над нами высоко в небе летели Аулуэла и Гормон, резко выделяясь в свете угасающего дня, и я смотрел на них до тех пор, пока они не поднялись так высоко, что я потерял их из виду.
Наездники
От меня остались только ошметки. Куски памяти откололись и уплыли прочь, как части расколовшегося ледника. Так происходит всегда, когда Наездник покидает нас. Никогда мы не можем быть уверены в том, что совершали наши одолженные тела. У нас остаются только блуждающие фрагменты, отпечатки.
Точно так, как песок прилипает к выброшенной из океана бутылке. Точно так, как пульсирует боль в ампутированных ногах.
Я встаю. Собираюсь с силами. Мои волосы спутаны. Я расчесываюсь. Все лицо мое в морщинах — я слишком мало спал. Во рту горечь. Может, Наездник ел дерьмо моим ртом? Они это делают. Они делают все.
Утро.
Серое, неопределенное утро. Некоторое время я гляжу в окно, а затем с дрожью распахиваю его и предстаю перед серой, неопределенной поверхностью внутренней панели. Моя комната не прибрана. Здесь была женщина? Во всех пепельницах окурки. Обнаружив их, я вижу на некоторых губную помаду. Да, здесь была женщина.
Я прикасаюсь к простыням. Они еще теплые. Обе подушки скомканы. Она уже ушла, и Наездник тоже, а я сейчас один.
Сколько же все длилось в этот раз?
Беру трубку и звоню в Центральную:
— Какое сегодня число?
Вежливый женский голос компьютера отвечает:
— Пятница, четвертое декабря, тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год.
— Который час?
— Девять пятьдесят одна по восточному стандартному времени.
— Какой прогноз погоды?
— Сегодня температура будет колебаться от тридцати до тридцати восьми градусов. Сейчас тридцать один градус. Ветер северный. Скорость ветра шестнадцать миль в час. Возможны небольшие осадки.
— Что вы предложите от похмелья?
— Вам нужна еда или лекарство?
— Все, что вы предложите,— говорю я.
Компьютер некоторое время раздумывает над моей просьбой. Затем решает, что нужны и еда, и лекарство, и включает мою кухню. Из крана течет холодный томатный сок. Жарятся яйца. Из аптечного отверстия изливается какая-то красноватая жидкость. Центральный компьютер всегда очень заботлив.
Четвертое декабря, как сказала Центральная. Пятница. Итак, Наездник владея мной три ночи.
Я выпиваю красноватую жидкость и полупьяно ощупываю свои воспоминания. Так ощупывают больную мозоль.
Помню утро вторника. Неважное время для работы. Ни одна из карт не получалась. Завотделом в раздражении. Наездники овладевали им три раза в течение пяти недель, и его отдел в результате полностью разболтан, а рождественская премия под большим вопросом. Хотя и принято не наказывать человека за ошибки из-за Наездников — таковы правила системы,— завотделом считает, что с ним обращаются несправедливо. У нас тяжелые времена. Тщательно проверяй карты, крутись с программой, сто раз перепроверяй основные данные. И вот они появились: детальный прогноз изменения цен на предметы первой необходимости, февраль—апрель 1988. Сегодня мы встречаемся, обсуждаем карты-схемы и то, что они нам сулят.
Я не помню полудня во вторник. Наверно, именно тогда мной овладел Наездник. Возможно, на работе, а может быть, в этом зале с панелями из красного дерева во время конференции. Мое лицо все багровеет. Я кашляю, хожу на ощупь, спотыкаюсь.
Они печально кивают головами. Никто ко мне не подходит. Никто меня не останавливает. Слишком опасно общаться с тем, кем овладел Наездник. Очень возможно, что другой Наездник крутится поблизости от телесной оболочки и ищет, кого бы оседлать.
Итак, меня избегают. Я покидаю здание.
А что было потом?
Этим блеклым утром в пятницу я сижу дома, ем яичницу и пытаюсь вернуть память о трех потерянных ночах.
Конечно же, это невозможно. Сознание работает в то время, когда тобой владеет Наездник, но после его ухода исчезают практически все воспоминания. Остаются маленькие осколки памяти, тощее и слабое подобие происшедшего.
Пытаюсь вспомнить.
Девушка? Да — губная помада на окурках. Значит, секс в моей комнате.
Молодая? Старая? Блондинка? Брюнетка? Все в тумане. Как вело себя мое одолженное тело? Был ли я хорошим партнером? Когда я сам по себе, то стараюсь быть таковым. Я держу форму. В свои тридцать восемь могу сыграть три сета летним полднем без напряжения. Я могу заставить женщину сиять, как ей положено. Не хвастаюсь, просто утверждаю. У меня есть способности.
Но как мне говорили, Наездники находят злобное удовлетворение в том, чтобы извращать наши способности. Вполне может быть, что Наезднику очень нравилось, найдя мне женщину, заставлять меня быть импотентом.
Не нравятся мне такие мысли.
Дымка улетучивается из головы. Лекарство, посланное компьютером, действует быстро. Я ем, бреюсь, стою над вибратором, чтобы высохло тело.
Делаю зарядку. Использовал ли мое тело Наездник для зарядки в среду и в четверг? Наверное, нет. Нужно восстановить форму. Я примерно среднего возраста, и мне нелегко восстанавливать форму.