Железная звезда
Шрифт:
Это и заставило Мировой центр программирования сделать еще один пагубный шаг: от проекта попросту отказались. Р-раз — и проект закрыли и больше не делали попыток его продолжать. Никаких новых Пикассо, никаких Наполеонов и Жанн д'Арк. После провала с Дон Кихотом все как-то скисли и не решались работать дальше. Проект оказался неудачным, а Франции, так же как и Германии, и Австралии, и Коммерческой сфере Хань, и Бразилии, как и любому динамично развивающемуся региону современного мира, неудачи были ни к чему. Неудачи — удел отсталых или умирающих стран, таких как Исламский Социалистический Союз, СССР или этот сонный гигант — Соединенные Штаты
Собственно говоря, французы не особо печалились и, после того как программа пролежала без дела несколько лет, продали ее группе американцев. Те что-то слышали о проекте и решили, что с этим было бы интересно повозиться.
— На этот раз у тебя получилось,— сказал Таннер.
— Да. Думаю, вышло. После стольких неудач.
Таннер кивнул. Сколько раз он приходил в эту комнату, полный надежд, а видел только ерунду, безделицу, очередной тягостный промах! У Ричардсона всегда было наготове объяснение. Шерлок Холмс не удался, потому что он слишком книжный, просто необходимая перепроверка французского Дон Кихота. Она доказала, что литературные герои не обладают должной реальностью, чтобы их можно было использовать в программе. В них недостаточно глубины, не хватает противоречий, присущих человеческой натуре. Король Артур провалился по той же причине. Юлий Цезарь? Пожалуй, слишком давнее прошлое — недостоверные данные, граничащие с литературным вымыслом. Моисей? Ditto [46] . Эйнштейн? Может, слишком сложная натура для данной стадии проекта — сначала нужно набраться опыта. Королева Елизавета Первая? Джордж Вашингтон? Моцарт?
46
То же самое (лат.). (Примеч. перев.)
«Каждый раз мы узнаем что-то новое,— упорно повторял Ричардсон после каждого провала.— Мы же все-таки не черной магией занимаемся. Мы не некроманты, а программисты, и нам нужно понять, как ввести в программу необходимые данные».
И вот Писарро...
— Почему ты хочешь работать над ним? — спросил Таннер полгода назад.— Жестокий средневековый испанский империалист, это я помню со школьных лет. Кровожадный разрушитель великой цивилизации. Человек без принципов, чести, веры...
— Может, ты к нему несправедлив,— возразил Ричардсон,— Многие столетия о нем говорят только дурное. Но в нем есть черты, которые меня восхищают.
— Например?
— Напористость. Смелость. Абсолютная уверенность в себе. Обратная сторона жестокости, ее хорошая сторона — это полнейшая преданность своему делу, неприятие любых преград. Можно не одобрять то, что он совершил, но как не восхищаться человеком, который...
— Ладно.— Таннер внезапно почувствовал, что устал от этого проекта.— Делай Писарро. Делай вообще кого хочешь.
Прошли месяцы. Ричардсон в весьма расплывчатых фразах извещал его о том, что дело движется, но особой надежды эти слова не вызывали. И вот сейчас Таннер взирал на самоуверенного Писарро в голокамере и все больше убеждался в том, что Ричардсон добился наконец от программы желаемого результата.
— Выходит, ты его заново создал? Человека, жившего пятьсот лет назад?
— Он умер в тысяча пятьсот сорок первом,— заметил Ричардсон.
— Значит, почти шестьсот.
— Он не похож на предыдущих —
— Вот так,—сказал Таннер.
— А значит, мы получим не только ожидаемое и предсказуемое. Будут неожиданности. Сам знаешь, все познается именно благодаря неожиданностям, непредсказуемым соединениям известных компонентов во что-то совершенно новое. Именно это, сдается мне, нам и удалось получить. Гарри, нам, возможно, удался самый успешный в истории прорыв в сфере искусственного интеллекта!
Таннер задумался. Неужели все так и есть? Неужели у них действительно получилось?
А если получилось...
У него вдруг возникла новая тревожная мысль — гораздо позже, чем следовало бы. Таннер уставился на голографическую фигуру, парящую в центре камеры, на свирепого пожилого мужчину с суровым лицом и холодными жестокими глазами. Что это был за человек? Человек, пожелавший отправиться в Южную Америку в пятьдесят, шестьдесят или сколько-то там лет. Невежественный, безграмотный испанский крестьянин в панцире не по фигуре, с ржавой шпагой, отправившийся завоевывать великую империю с многомиллионным населением, что простиралась на тысячи миль. Таннер задавался вопросом, какому же человеку под силу такая задача.
А сейчас этот человек смотрел на него, и Таннеру было нелегко выдержать неумолимый взгляд Писарро.
Он не выдержал и отвел глаза. Левая нога задрожала. Он с беспокойством повернулся к Ричардсону:
— Посмотри на эти глаза, Лу. Боже, ужас какой-то!
— Знаю. Я сам создавал их по старинным гравюрам.
— Как ты думаешь, он нас видит сейчас? Он на такое способен?
— Гарри, это всего лишь программа.
— Похоже, он понял, что ты увеличил изображение.
Ричардсон пожал плечами и сказал:
— Это очень хорошая программа. Я же говорю, он стал самостоятельным, у него есть воля. Электронный разум. Он мог почувствовать мгновенный скачок напряжения. Но все же его возможности не безграничны. Не думаю, что он может видеть то, что находится за пределами голокамеры. Вот если бы в программу изначально вложили такую возможность... Но такого не было.
— Не думаешь? То есть ты не уверен?
— Гарри, успокойся.
— Этот человек завоевал огромную империю инков, имея под началом всего полсотни солдат.
— По-моему, их было сто пятьдесят.
— Пятьдесят, сто пятьдесят — какая разница? Кто знает, кого ты там создал? А вдруг ты добился даже большего, чем намеревался?
— О чем ты?
— О том, что мне как-то тревожно. Я долго полагал, что эта затея вообще ни к чему не приведет. А туг мне вдруг подумалось, что она может привести к такому, с чем мы не справимся. Мне совершенно не хочется, чтобы какая-нибудь твоя чертова модель выбралась из камеры и принялась завоевывать нас.
Ричардсон повернулся к нему. Он побагровел, но улыбался: