Железная звезда

Силверберг Роберт

Над свежим трупом, распростертым на снегу, отчаянно дрались двое мальчишек лет двенадцати; третий осторожно подбирался поближе. Постояв секунду-другую, Каттерсон перешел на другую сторону улицы.

Пустота и снег его больше не угнетали. Когда мир вокруг тебя рушится, спасение на одиноком пути.

Остановившись, Каттерсон посмотрел назад. Длинная цепочка следов, единственная на чистом снегу, уходила вдаль, теряясь из виду. Сколько еще впереди безлюдных кварталов?

Девяностая. Восемьдесят седьмая. Восемьдесят пятая. Дойдя до Восемьдесят четвертой,

Каттерсон заметил на углу, у следующего перекрестка, что-то темное. Скорым шагом приблизился и обнаружил лежавшего ничком человека. Нагнувшись, присмотрелся внимательнее.

Пол осторожно перевернул труп. Щеки еще хранили румянец от легкого мороза: бедолага умер, наверное, несколько минут назад. Каттерсон выпрямился и осмотрелся. К окну поблизости прижались изнутри два бледных лица — смотрят с вожделением.

Пока Пол вертел головой, у трупа объявился невысокий смуглый человечек. Некоторое время они мерили друг друга взглядами — гигант и карлик. Глаза карлика горели, в лице читалась решимость. Подошли еще два человека: оборванная женщина и мальчик лет восьми-девяти. Склонившись над трупом, Катгерсон сделал вид, что пытается его опознать,— на самом деле присматривался к своей компании.

Компания увеличилась еще на двух человек; теперь вокруг трупа полукругом стояли и молчали пятеро. Смуглый коротышка сделал приглашающий жест — из дома напротив вышли мужчина и две женщины. Каттерсон нахмурился. Неаппетитного зрелища теперь не избежать.

С неба по-прежнему падал редкий снег. Голод резал внутренности ножом. Тело лежит между ними, одно на всех. Сейчас начнется.

Коротышка потянулся к трупу, Каттерсон подхватил тело на руки, остальные с криками начали тянуть, каждый на себя. Так они закружились в безумном хороводе. Отбиваться одной рукой и ногами было трудно, тем более при таком численном перевесе на стороне противника. Тем более когда ты так ослабел от хронического недоедания.

Зато на стороне Каттерсона оставалось преимущество в живом весе, даже сейчас очень заметное. Он ударил кого-то в лицо — раздался хруст сломанной челюсти; махнул ногой назад — затрещали чьи-то ребра.

— Убирайтесь! Убирайтесь все! Он мой!..

На Каттерсона набросилась женщина; ударом ноги он послал ее в ближайший сугроб.

— Он мой! Проваливайте!

Противники, надо полагать, ослабели от голода больше Каттерсона: драка закончилась тем, что конкуренты оказались на снегу. Все, кроме восьмилетнего мальчишки: этот, решительно приблизившись, бросился бывшему солдату на спину.

Так он и висел там: сил хватило, только чтобы вцепиться и не отпускать. Не обращая внимания, Каттерсон пошел вперед, с трупом на руках и мальчишкой на спине. Боевой пыл в нем постепенно угасал.

Осталось отнести свежего покойника на квартиру Норту; они его разделают без труда. Хватит на много дней: они будут жить...

Осознав, что происходит — уже произошло,— Каттерсон уронил труп и отшатнулся. Отступив на несколько шагов, осел в снег и опустил голову. Люди потянулись к телу; подхватили

его, чтобы унести. Мальчишка соскользнул со спины и исчез. Каттерсон остался один.

— Прости,— пробормотал он хрипло.

Некоторое время он стоял на коленях, тряся головой и облизывая губы.

— Отдельное прощение? Мне? Зачем себя обманывать — я один из них. Уже.

Поднявшись с колен, Каттерсон посмотрел на руки — и двинулся вперед. Шел он медленно и безостановочно, нащупывая в кармане бумажку с адресом. Зная, что сдался и не может более ни на что претендовать.

Снежинки не таяли, застревая в волосах, над бледным лицом.

«Выгляжу, наверное, седым стариком».

С Бродвея Каттерсон свернул в сторону Центрального парка. Девственный снег лежал повсюду. Долгая зима вступала в свои права.

— Норт не ошибся,— негромко сообщил Каттерсон белому безмолвию, в которое превратился Центральный парк.— Больше не могу,— сказал он руинам, укрытым снегом.

«Мэлори, 218 Вест, 42-я улица». Спрятав бумажку, Каттерсон зашагал дальше, коченея от холода.

Ресницы прищуренных глаз обросли кристалликами льда, сердце колотилось в горле, подбираясь к губам, склеившимся от голода. Семидесятая, Шестьдесят пятая — запутавшись, Каттерсон прошел сначала по Колумбус-авеню, потом по Амстердам-авеню. Странные имена из прошлого, которого никогда не было.

Прошел, наверное, час, потом другой. Улицы оставались безлюдными. Живые голодали в безопасности своих квартир — и следили за гигантом, оставляющим следы на снегу.

Когда он добрался до Пятидесятой, солнце уже садилось. Чувство голода отступило: для Каттерсона осталась только цель впереди. Свернуть с дороги он уже не мог.

Вот и Сорок вторая улица. Теперь понятно: туда... По темной лестнице — наверх. Каждая площадка, каждая ступень давались как горная вершина, но Каттерсон не отступал.

На пятом этаже все-таки пришлось сесть на ступеньку, отдышаться. Мимо прошел, важно задрав нос, лакей в зеленой ливрее, мерцающей в тусклом свете. На серебряном подносе — жареный поросенок с яблоком во рту. Каттерсон рванулся, но его руки пронизали блюдо насквозь: поросенок и лакей разлетелись мыльными пузырями, канули во тьму и безмолвие.

Еще один пролет. Последняя площадка. На сковороде шипит мясо. Нежное, сочное мясо, заполняющее дыру, где раньше был желудок.

На верхней ступеньке он потерял равновесие; повело назад, но удалось в последний момент ухватиться за перила.

Вот она — дверь. По коридору налево. За дверью шум. Там пируют, и ему пора присоединиться. Каттерсон забарабанил в дверь.

Шум сделался громче.

— Мэлори! Мэлори, открой! Это я, Каттерсон! Большой Каттерсон! Открой, Мэлори, я пришел!

Дверная ручка пришла в движение.

— Мэлори! МэЛори!..

Пол опустился на колени. Когда дверь открылась, он рухнул через порог лицом вниз.

Абсолютно невозможно