Железные паруса
Шрифт:
Ага, отрешился, как же, вот вам фиг… В голове назойливо крутились неизбежные завтрашние хлопоты: кого следует в первую очередь вызвать, чтобы раздобыть карты Накеплона, кого взять с собой в поездку, как все организовать…
– Вы великий человек, ваше величество, – с почтительным придыханием поведало очаровательное создание, склоняясь над ним и касаясь лба теплыми пальчиками. – Я вся цепенею при мысли, что именно мне выпала столь высокая честь…
– Молчи, заинька, ладно? – сказал Сварог, устало прикрыв глаза. – Ты такая очаровательная, когда молчишь…
Взял за плечо и бесцеремонно потянул ее к себе, и она подчинилась с озорным смешком. Запустив пальцы ей в волосы, Сварог успел додумать последнюю на сегодня деловую мысль:
Глава десятая
Старый знакомый
Сварог, величественно восседая в высоком дубовом кресле, которое специально привезли сюда следом за ним из главного города провинции, где оно, как и в других провинциях, даже тех, где монарх в жизни не бывал, хранилось за семью печатями в расчете на возможный королевский визит, пребывал в дурном расположении духа.
Хотя он, собственно говоря, путешествовал инкогнито со свитой в три десятка человек, главным образом из ратагайских табунщиков, гланских дворян и чинов тайной полиции, все равно пришлось почтить своим присутствием полдюжины официальных церемоний – опять-таки следуя старинным традициям. В Накеплоне венценосные особы в последний раз бывали лет сорок назад, а в этот городишко не заглядывал за всю его длинную историю, насчитывавшую без малого два тысячелетия. А потому и губернатор, и здешнее начальство, в основном проштрафившееся, загнанное сюда в наказание из более оживленных и престижных мест, из кожи вон выпрыгивали, лестью и почтением исходили, стремясь умолить его величество не проезжать эти места на полном галопе, а задержаться хотя бы на денек. Обуревавшие их расчеты лежали на поверхности – из случайного визита короля следовало выжать максимум житейских выгод: отираться на глазах, представлять чад и домочадцев, готовить пиры, маскарады с фейерверком, предъявлять отчетность, напирая на свои успехи и достижения, откровенно навязывать в любовницы дочек, а то и супруг помоложе, прельщать выдержанными винами и роскошными охотами, авось выйдут перемены в судьбе, повышения и регалии, или по крайней мере увеличение ежегодного бюджета…
Нельзя было вовсепроигнорировать веками складывавшийся церемониал, и Сварог, скрепя сердце, высидел пару часов на пиру, полюбовался фейерверком, поулыбался милостиво девицам посмазливее, роздал из предусмотрительно прихваченного мешка дюжину орденов и втрое больше медалей, пожаловал парочку особенно настырных (и, по отчетам шпиков, наиболее дельных, хотя и казнокрадов, как это в захолустье непременно бывает) следующими чинами, гражданскими и военными, посетил местный серебряный рудник – и даже согласился в городишке переночевать. Кто же знал, что в программу увеселений входит еще и публичная казнь нескольких разбойников, совпавшая с королевским визитом? Поскольку всех без исключения приговоренных к высшей мере казнили именем короля, то это печальное мероприятие издавна почиталось «коронным» – и Сварог поневоле занял почетное место в первом ряду, всего-то уардах в двадцати от сработанной на века древней виселицы. Добротное и сложное сооружение, перекладины и горизонтальная балка толщиной с мачту фрегата, возведены на добротном каменном фундаменте, по случаю визита его величества все за пару часов подкрашено, побелено, подновлено в лихорадочном темпе, мастер печальных церемоний и два его помощника наряжены в новехонькие алые балахоны с белыми колпаками и даже, кажется, трезвехоньки с утра…
На коленях у него лежали, согласно той же традиции, два больших платка – белый и красный. Как полагалось. Взмахнув платком цвета смерти, король давал сигнал, что церемония может идти своим известным ходом, а если его величеству вздумается (мало ли что в коронованную голову взбредет?) махать алым, цвета жизни, платком, все, соответственно, переменится самым решительным образом.
Сварог восседал, окруженный бдительной стражей. Слева чиннехонько стояли губернатор провинции, бургомистр городка и прочие захолустные сановнички, числом до трех десятков. Справа, отделенное от виселицы – и от короля, естественно – цепочкой принаряженных городских стражников и солдат местного гарнизона (бедолаги из какого-то там легиона), разместилось народонаселение, с немногочисленными дворянами и членами сословий в первых рядах. Судя по доносившимся оттуда выкрикам и выражению физиономий, народные массы от души радовались развлечению.
Сварог мрачно смотрел себе под ноги, слушая, как герольд в красочной, но какой-то потертой мантии ослиным голосом орет заковыристые юридические формулы, пространные, скучнейшие, никому совершенно не интересные – но так уж полагалось. Толпа слушала рассеянно, вполуха, ожидая главного зрелища – а вот бургомистр, Сварог подметил, наоборот, прямо-таки наслаждался каждым словечком. Голову можно прозакладывать, имелись тут какие-то личные причины или особые интересы…
На душе у Сварога было маятно. Так и подмывало, не разобравшись толком в сути дела, помиловать оптом всех троих, за неведомые прегрешения вот-вот обязанных сплясать с Конопляной Тетушкой.
У таких размышлений были свои причины, ведомые только ему самому. Когда вплотную придвинулся неотложный вопрос – что делать с теми, кто имел отношение к вскрытию загадочной комнаты во дворце? – Интагар, как легко было догадаться с самого начала, горячо настаивал на высшей мере. Не на публичной казни, разумеется. Все причастные к тайне (а хорошо бы еще и ратагайцы) должны были, по его разумению, исчезнуть тихонечко и незаметно, так, чтобы никто не задал ни единого вопроса и не нашел концов.
Сварог был против. После долгого спора сошлись на том, что все двадцать четыре человека, от лейб-кастеляна до последнего подмастерья, будут отправлены в Три Королевства, в самые глухие его уголки, под особый надзор впредь до особого распоряжения. В качестве не заключенных, а занимавшихся бы прежним делом, в прежнем социальном статусе – вот только лишенных права покидать нынешнее место жительства и обязанных подписками о неразглашении.
И случилось так, что везший их всех речной корабль затонул в глубоком месте, да так удачно, что спастись не сумел никто, в том числе и экипаж. Предпринятое Сварогом самостоятельное расследование (конкурирующие спецслужбы, а как же) очень быстро выявило, что корабль попросту взлетел на воздух, и затонули лишь его пылающие обломки – и один человек, выходило, все же спасся, тот, что поджег фитиль и сиганул за борт в последний момент…
На душе у Сварога было паскудно. Потому что он заранеепонимал, знал в глубине души, что все кончится именно так. Очень уж многозначительными были глаза Интагара, холодные, дерзкие. Догадывался – но предпочел внушить себе, что ни о чем таком не подозревает, убаюкивал себя: мол, обойдется…
Такие дела. Он ненавидел себя за тогдашнее молчаливое понимание – и, с другой стороны, испытывал еще нешуточное облегчение. Такая вот раздвоенность. Как ни крути, а секрет был крупнейшим. Серьезнейшим. Опаснейшим. До сих пор остававшимся одной огромной, мрачной, важнейшей государственной тайной, причем ни государство, ни сам король еще не понимали, чем они, собственно, владеют. Никак нельзя в таких условиях оставлять на свободе свидетелей, склонных сболтнуть что-то на стороне по глупости, спьяну, из простоты душевной. Милые, ни в чем не повинные люди на одной чаше весов – и государственные интересы на другой…