Шрифт:
Первенцев Аркадий Алексеевич
«Железный батальон»
«Железный батальон»
— Нам нужно взять город с моря. Этот город, вы понимаете, ребята, прежде всего — порт, и он нужен нам до зарезу. Конечно, мы атакуем город неожиданно, но если бы даже гитлеровцы разгадали день штурма, все равно мы город должны взять. Мы возьмем город! — говорил капитан-лейтенант, в которого верили, как в Чапаева.
Он был высок ростом, широк в плечах, с решительными глазами, строго прищуренными, с властным ртом и крупным подбородком. Его воля ощущалась в коротких взмахах мускулистой руки, резком голосе и отрывистых командах. Батальон стоял вокруг него и с жадностью ловил каждое его слово: триста моряков в форме морских пехотинцев, но в бескозырках и
Шумели верхушки деревьев, клокотала горная речушка, из ущелья прилетали запахи прелого бурелома и прохлада.
— Мы город возьмем, — снова повторил капитан-лейтенант и взмахнул кулаком, сжатым так, что были видны тугие разветвления вен. — Нам поможет флот, нам поможет армейская дивизия. Дивизия четырех боевых орденов! Я был в этой дивизии и полюбил ее. Они могут ворваться в город раньше нас, отважней. Учтите это. Мы не должны осрамить батальон. Мы ворвемся в город с моря, на то мы и морская пехота. Они ворвутся с суши. Мы захватим с собой наше знамя и поднимем его над тем зданием, у которого мы больше всего уложим врагов. Мы не должны бояться смерти, не мне вам говорить об этом, ведь вы люди — что надо, и многие проверены в боях. Но мы должны жить! Смерть бежит от храбреца. Смерть будет бежать впереди нас, она будет косить оккупантов. Один человек кое– что значит, а три сотни — сила... Вот перед нами кустарник держидерево. Это цепкое дерево, почти что железо. Его обходят люди, коровы, буйволы. Дерево– дзот! Один человек ничего не может сделать с таким деревом, уверяю вас. Он оборвется весь, от макушки до подошв, а вот мы вместе беремся за руки, только покрепче, чтобы кости трещали, чтобы каждый слышал, как бьется сердце у твоего друга... Мы — «железный батальон», — капитан-лейтенант улыбнулся уголками рта, — мы должны смять оборону противника. Все, что он нагородил, понятно? Можно закурить!
Моряки сидели и курили. Ветер относил от них синий дымок. Солнце садилось за горы, лучи пробивали листву и ложились рябыми тенями на медные лица, пропотевшие спины, на сапоги, оцарапанные колючкой, на оружие.
Командир тоже курил медленно. Он не спешил, он знал вкус медленной перекурки и поэтому хотел доставить полное удовольствие своим людям. Он бросил окурок последним и затоптал его сапогом. Его снова окружили люди батальона. Они подсели поближе. Это были боевые друзья. Немало их товарищей пало на крымской земле. Батальон помнил погибших, и в беседах говорили о павших, как о живых.
В последних жарких боях стал у них командиром этот двадцатитрехлетний капитан-лейтенант Вихарев. Он сидел перед ними, каждый моряк был частью того целого, что называлось «железным батальоном», командир говорил с ними на языке дружбы, освященной совместно пролитой кровью.
— Мы верим друг другу, — говорил Вихарев. — Мы должны смять ворота города и ворваться на улицы. Это очень трудно, и поэтому такую работу поручили именно нам. Мой совет — ничего лишнего не есть, не пить. Надо быть готовым к прыжкам, к бегу, надо уметь быстро взлетать на третий и четвертый этажи, одним броском перемахивать улицу. Зигзаг уличного боя очень тяжел, он требует крепких мышц и правильного дыхания... Я уморил вас подготовкой, я чувствую это, но это я делаю для пользы дела, для нашей победы. У многих из вас есть любимые девушки. Представляйте себе, что они смотрят на вас во время штурма. Это иногда помогает красоте удара. Когда окончим войну и мы появимся на побережье, пусть говорят: «Это идут матросы «железного батальона».
Вихарев встал, и, точно повинуясь его безмолвному приказу, поднялись все. Вихарев повернулся туда, где отдаленно гремели орудия на Малой земле.
— У нас погиб командир на Мысхако. Вы знаете его имя. Он — живой. Дух его среди нас. Он видит все, как мы деремся и будем драться. Ему принесли на могилу орден Александра Невского... Надеть все ордена и медали, — продолжал командир. — Чтоб сияло, чтобы немцы знали, кто бросился на них, чтобы им стало страшно. Половина из вас сражалась за Одессу, к ней мы еще вернемся. Половина билась за Севастополь, мы еще увидим его. Мы штурмовали и Феодосию, и Керчь, и Мысхако. Сегодня напишите на свои корабли, что город будет взят. Когда мы пойдем в бой, письма пойдут на корабли. Так делали мы всегда, и это помогало нашему духу. Мы сражались за славу своих кораблей, чтоб ребятам не было стыдно. Итак, написать письма. Я говорю с вами сегодня так потому, что, когда начнется аврал, некогда будет травить большие речи. Мы понесемся на город. Как буря! Как шторм в двенадцать баллов! Вы видите гору, которая перед нами. За нее падает солнце. Это — одна из вершин хребта Маркохта. Если мы взлетим сейчас на нее, мы еще увидим солнце над морем. Моряки оживились, зашумели. Вихарев подтянул пояс — и все сделали то же, он сбил набок фуражку — и все сделали то же. Вершина еще была залита солнечным светом, казалось, плавленое золото течет по известняковым осыпям, омывая кровяные стволы далеких дубов.
Батальон пошел в гору, вначале медленно, потом все быстрее и быстрее. Моряки шли в рядах по три, так как дорога среди кустов была узка. Когда дошли до ската, чистого от леса и усыпанного плоскими серыми камнями, офицеры задержали взводы и выстроили их в линию. Вихарев подал общую команду, и все бросились вперед.
Сверху уже летели камни, шипела галька, крутилась тяжелая пыль, взбитая подкованными сапогами. Вихарев не торопился. Казалось, он бросил людей вверх, а сам отстал и вот– вот совсем остановится, снимет фуражку и, посмотрев вперед, одобрительно скажет: «Вот и пошли!»
Но он не останавливался. Подъем, казавшийся снизу более пологим, был чем дальше, тем круче и круче. Приходилось иногда припадать, чтобы ухватиться за сухие стебли пырея и кусты полыни, скользившие в руках. Все ближе вершина.
Камни неслись вниз, сбивая семя с трав и свистя. Кто– то крикнул «ура». Моряки, повинуясь этому кличу, перекинули в руках автоматы и, выхватив гранаты, вынеслись на гребень. Их встречал, махая фуражкой, Вихарев. Он достиг вершины первым.
— Пожалуй, мы протараним город, — сказал Вихарев одобрительно. — Мне ясно, вы уже созрели для штурма! А вот солнце, я вам обещал его...
Там, где за изломами скалистых берегов, словно на стене, играли золотые волны, по всему небу щедро летели светлые стрелы...
Приближалось время штурма. Подготовка подходила к концу. Нервное напряжение все больше и больше охватывало всех. Все на побережье знали этот батальон, атаковавший речки, скалы, разносивший в щепы учебные дзоты. Батальон вырыл узкие окопы, и на щели, вырезанные в земле, неслись танки, крутились, скрежеща гусеницами.
Вихарев всегда был со своим батальоном. Он вместе со своими бойцами бросался в атаки, первым шел под прикрытием огневой завесы. Казалось, это свыше человеческих сил, но это были молодые, сильные парни, привыкшие к суровой морской службе и, самое главное, привыкшие к настоящему бою. Но штурм города с моря, штурм укрепленной линии, обращенной дотами и дзотами к бухте, требовал большой тренировки, полнейшей слаженности всего боевого механизма, называемого простыми словами: «батальон морской пехоты».
— Честь командира — это, прежде всего, боевой успех его части, — говорил Вихарев. — Часть должна всегда побеждать. Не победить нельзя. Я тринадцать раз ходил в атаку, вы знаете это сами. Теперь я пойду с вами в четырнадцатую свою атаку. И снова на мне не будет ни одной царапины, уверяю вас.
Моряки батальона отлично знали свое оружие, превосходно изучили автомат, овладели гранатой, ловко вставляли запалы, швыряли точно в цель, с левой и правой руки, лежа и стоя, снизу вверх и сверху вниз, они ныряли так, чтобы пробыть под водой как можно дольше, в одежде спрыгивали с катеров и быстро добирались до берега.
Так продолжалось много дней. Люди в самом деле могли «взорваться от ожидания», как говорил Вихарев. И вот Вихарева вызвали в штаб. Никто не знал, зачем вызывали капитан-лейтенанта, но заметили по возвращении сияние его глаз и строгую улыбку, пробегающую по губам.
А потом была еще одна примета. Перед вечером у палаток остановилась автомашина. Моряки слышали беседу своего командира с приехавшими.
— Фотографировать? — спросил Вихарев.
— Да, — ответил один из приехавших.