Железный бурьян

Кеннеди Уильям

Горячая дама увидела в окошке Френсиса и помахала ему рукой. Френсис поднялся и пошел к тележке, против воли извлекая из памяти картины прошлого.

Бродяги спаривались в вагонах, женщин харили хором в траве, бродяга насиловал восьмилетнюю девочку, а потом насильника били ногами до полусмерти другие бродяги и скидывали на ходу с поезда. Он видел легион женщин, с которыми спал: женщины ничком, женщины голые, женщины с задранными юбками, с раздвинутыми ногами, с раскрытыми ртами, женщины в охоте, потные и кряхтящие под ним и над ним, женщины, изъявляющие любовь, желание, радость, боль, нужду. Элен.

Он познакомился с Элен в нью-йоркском баре, и когда выяснилось, что оба из Олбани, любовь их ускорила свой ход. Он поцеловал ее, она — в ответ, с языком. Он погладил ее по телу,

уже тогда старому, но отзывчивому и полному и еще без опухоли, и они признались друг другу в жарком взаимном желании. Френсис не решался утолить его, ибо восемь месяцев был без женщины после того, как с трудом и большими неудобствами для себя избавился от м-вошек и бесконечной слизистой капели. Однако близость пылающего тела Элен прогнала страх перед болезнью, и, в конце концов поняв, что сблизиться им предстоит не на одну ночь, сказал: «Я не притронусь к тебе, детка. Пока не проверюсь». Она предложила ему надеть презерватив, но он сказал, что терпеть не может эту пакость. Сделаем анализ крови, вот что мы сделаем, сказал он ей, и они скинулись на поход в больницу, и получили хорошие анализы, и сняли комнату, и занимались любовью до изнеможения. Любовь, ты член мой, стертый до крови. Любовь, ты негасимый огонь. Ты обжигаешь меня, любовь. Я опален, я почернел.

Тележка ехала дальше, и Френсис понял, что она движется к Колони-стрит, где он родился и вырос, где до сих пор живут его сестры и братья. Колеса тележки скрипели, старье в кузове тряслось и гремело, возвещая возвращение блудного сына. Френсис увидел свой дом — все та же расцветка, беж и коричневая, — и рядом покрытый высоким бурьяном пустырь на месте сгоревшего дома Догерти и школы Христианских братьев [6] .

Он увидел, как отец и мать после венчания сходят перед домом с коляски и, переплетя руки, поднимаются на крыльцо. На Майкле Фелане железнодорожный комбинезон, и выглядит он точно так, как в ту минуту, когда его сбил мчавшийся поезд. Катрин Фелан в венчальном платье выглядит так же, как в тот день, когда она влепила Френсису пощечину и он отлетел к буфету с посудой.

6

Христианские братья Ирландии — религиозное общество для образования бедных мальчиков.

— Остановись на минутку, а? — попросил Френсис Росскама, который не промолвил ни слова с тех пор, как поднялся из подвала страсти.

— Остановить? — сказал Росскам и натянул вожжи.

Новобрачные перешагнули через порог и вошли в дом. Они поднялись по лестнице в спальню, которую им предстояло делить на протяжении всей совместной жизни, — теперь эта же комната стала их совместной могилой, и такая сдвоенность пространства представлялась Френсису столь же логичной, сколь и сам этот момент, где сошлось настоящее пятидесятивосьмилетнего Френсиса с годом, предшествующим его рождению, 1879-м, когда совершилось таинство брака. Комната имела вид, знакомый с детства. Дубовая кровать и два дубовых туалетных стола приросли к своим местам так же прочно, как деревья, бросавшие тень на могилы Феланов. Комната благоухала смесью материнских и отцовских запахов — разделявшихся, когда Френсис зарывался лицом в чью-либо подушку, или открывал ящики туалетов с интимной одеждой, или, скажем, вдыхал запах горелого табака в остывшей трубке или аромат куска мыла Пирса, используемого как саше.

На шестидесятом году совместного существования Майкл Фелан обнял в спальне молодую жену и провел пальцем по ложбинке между грудей; Френсис увидел, как его будущая мать содрогнулась от первого и, насколько он понял, отвратительного любовного прикосновения. Комната Френсиса, первенца, была рядом с их спальней, поэтому он годами слушал их ночные препирательства и отлично знал, что мать неизменно сопротивлялась мужу. Когда Майкл все же одолевал ее — силой воли или угрозой передать их дело на суд священника, — Френсис слышал ее возмущенное рычание, тяжкие стоны, извечные доводы относительно того, что половые сношения, не производящие потомства, греховны. Ей противно было

даже то, что люди знают о ее совокуплениях с мужем, завершившихся рождением детей, — и эта ее печаль всю жизнь бесконечно радовала Френсиса.

Сейчас, когда муж стал стягивать с нее через голову рубашку, девственная мать шестерых детей отшатнулась в ужасе, духовная подоплека которого открылась Френсису впервые и который так же явственно выражался в ее глазах в 1879 году, как и на кладбище. Кожа ее была свежа и розова, как тафта внутренней обивки гроба, но, несмотря на молодой румянец, она была безжизненна, как шелк ее красного погребального платья. Она всю жизнь была мертвой, подумал Френсис и впервые за много лет пожалел эту женщину, кастрированную самокладеными монашками и самолегчеными священниками. В ту минуту, когда она по обязанности отдавала свое свежее тело молодому мужу, Френсис ощутил, как «железная дева» [7] навороженного целомудрия пронзает ее со всех сторон и стягивается с годами все туже, покуда совсем не задушит в ней чувственность и она не сделается холодной и бескровной, как гранитный ангел.

7

«Железная дева» — средневековое орудие пытки.

Она закрыла глаза и повалилась на брачное ложе, словно труп, готовясь принять мужа, и беспорочная кровь отца страстно впрыснулась в ее старый сосуд, и в ней завозилась жизнь новозачатой смерти. Френсис наблюдал, как эта первичная лужица набухает веществом, увидел, как она меняется и растет со скоростью света, достигает размеров младенца и, грубо выдернутая отцом из материнской полости, распрямленная и шлепком ввергнутая в бытие, быстро превращается под его руками в сорное существо. Диким ростом тело вымахало во взрослого человека и встало перед Френсисом, полностью одетое во все то, что было сейчас на нем. Он узнал беззубый рот, палец с недостающими фалангами, шишку на носу, смертную сутулость своей новорожденной тени и понял, что этой распадной личностью, так долго формировавшейся, он останется все бесконечные годы своей смерти.

— Но-о, — сказал Росскам, и старая кляча поплелась вниз по Колони-стрит.

— Ста-а-рье бе-ре-ём, — завопил Росскам. — Ста-а-рье бе-ре-ём. — Клич этот был на самом деле песней из двух нот: до и си-бемоль, а может, фа и ми-бемоль. И в окне напротив дома Феланов появилась женская голова.

— Ее-есть, — откликнулась она двумя нотами. — Ста-арье.

Росскам остановил лошадь перед углом дома.

— На заднем крыльце, — сказала женщина. — Газеты, ванна и кое-что из одежды.

Росскам застопорил тележку и слез.

— Ну? — сказал он Френсису.

— Не хочу заходить. Я ее знаю.

— Ну и что?

— Не хочу, чтобы она меня видела. Миссис Диллон. У нее муж железнодорожник. Я их всю жизнь знаю. Мои родственники живут вон в том доме. Я на этой улице родился. Не хочу, чтобы соседи увидели, что я похож на бродягу.

— А ты и есть бродяга.

— Мы с тобой это знаем, а они — нет. Я всё буду таскать. В следующий раз всё сам перетаскаю. Только не на этой улице. Ты понял?

— Чувствительный бродяга. Чувствительного бродягу я нанял в помощники.

Росскам отправился за старьем один, а Френсис стал смотреть через улицу и увидел, как мать в домашнем платье и фартуке украдкой сыплет соль на корни молодого клена, росшего на дворе у Догерти, но бесцеремонно ронявшего веточки, листья и крылатки на цветы и помидоры Феланов. Катрин Фелан сказала своей почти тезке Катрине Догерти, что мусор и тень этого дерева Феланам нежелательны. Катрина обрезала, где смогла, нижние ветви; обрезать верхние попросила Френсиса, к семнадцати годам прослывшего среди соседей мастером на все руки; и Френсис сделал: влез наверх и отпилил живые руки сильного, молодого дерева. Но на каждую обрезанную ветвь жизнь ответила новыми побегами, и дерево зазеленело пышнее всех на Арбор-хилле, приводя в ярость Катрин Фелан, которая сыпала еще больше соли на корни, прораставшие под забор и все нахальнее вторгавшиеся на участок Феланов.