Железный бурьян
Шрифт:
Солнце, выглянувшее ради Клубничного Билла, выглянуло и в тот день, когда хоронили Майкла Фелана. Френсис в тот день обливался слезами; отброшенный поездом, Майкл описал в воздухе роковую дугу на глазах у него, и воспоминание об этом рвало душу. Френсис нес отцу горячий обед; Майкл увидел его и пошел навстречу. Он благополучно миновал маневровый паровоз, двигавшийся по первому пути, а потом обернулся назад и, пятясь, угодил под поезд, которого не было слышно за лязгом маневрового. Он отлетел и упал комком, и Френсис подбежал к нему первым. Он хотел как-нибудь расправить изломанное тело, но боялся шевельнуть его; поэтому только стащил с себя свитер и подложил отцу под голову. Сколько же людей умирают скрюченными.
Несколько человек из бригады отвезли Майкла домой в фургоне Джонни Коди. Он протянул две недели и удостоился больших некрологов как знатный бригадир,
— Я обошелся бы без камня, — сказал он Руди. — Главное, чтоб не одному умирать.
— Если умрешь раньше меня, я разошлю приглашения, — сказал Руди.
Вдруг осознав, что ее никчемный сын готов примириться со смертью, ежели таковая произойдет в товарищеской обстановке, Катрин Фелан фыркнула и высказала свое неодобрение мужу. Но Майкл Фелан провожал взглядом сына, направлявшегося к клену, под которым был похоронен Джеральд. Майкла всегда изумляло, что живые инстинктивно находят дорогу к покойным родичам, не зная заранее их местоположения. Френсис никогда не видел могилы Джеральда, не был на похоронах Джеральда. Весь приход Святой Агнесы был скандализован его отсутствием. Но вот он здесь, идет целеустремленно и слегка прихрамывая, чего Майкл у него прежде не замечал, — идет и закрывает брешь между отцом и сыном, между внезапной смертью и неизбывной виной. Майкл дал знать соседям, что, кажется, происходит акт духовного обновления, и глаза мертвецов, очевидцев своих собственных исторических упущений и непоправимых расколов в минувшей жизни, безмолвно хлопали Френсису, шагавшему вверх к клену. Руди следовал за приятелем на почтительном расстоянии, чувствуя, что присутствует при событии этапном. Вид побитый, отметил он.
В своей могиле, под кельтским крестом [2] , Джеральд наблюдал за приближением отца и раздумывал, как ему надлежит поступить при встрече. Отпустить ли отцу прегрешения — не то, что уронил, это была случайность, а то, что бросил семью, малодушно бежал, когда от него требовалась стойкость? Могила Джеральда задрожала от чаемого великодушия. При жизни не овладевший речью, умерший с односложным лексиконом гуков и нямов, в могиле Джеральд обрел языковой дар. Его способность выражать свои мысли и понимать чужие сделала его гением среди мертвых. Он мог беседовать с любым из местных взрослых на любом языке, но еще изумительнее была его способность понимать верещание векш и воркотню бурундуков, безмолвные сигналы жуков и муравьев, склизкие семафоры слизней и червей, ползавших по его могиле и ниже. Он мог читать убывающий ток энергии листьев и крылышек, что ронял на него клен. А поскольку уделом его была невинность и недоля, Джеральд вырастил защитную паутину, отводившую от него всякую влагу, всяких кроликов и кротов и прочую землеройную тварь. Паутина сплелась из яркой серебряной пряжи — тонкотканый, почти прозрачный кокон. Тело его, мало того что избавленное от необходимости гнить, в некоторых отношениях — например, волосяного покрова на голове — обрело законченность, с одной стороны, естественную, а с другой — волшебную. В младенческом своем великолепии он приобрел тот лоск, какой наводит ранняя смерть: сияющая золотисто-белая кожа, серебристо-серые ногти, густые кудри с антрацитовым блеском и в масть им глаза. Ни кисти, ни перу не описать его, спеленутого в могиле. Не прекрасным и не совершенным предстал бы он зрителю, а несказанным и сказочным существом, подобного которому не сыскать на кладбище, хотя оно изобиловало мертвыми младенцами.
2
Кельтский крест — крест с кругом или концентрическими кругами.
Френсис нашел могилу не разыскивая. Он стал над ней и воскресил в памяти то мгновение, когда ребенок выскальзывал из его пальцев в смерть. Он помолился об отмене времени, чтобы успеть повеситься в подвале с углем до того, как возьмет перепеленать
Слезы потекли у Френсиса из глаз, и, когда одна из них капнула на башмак, он повалился на могилу, вцепился в траву и вспомнил, как его пальцы цеплялись за пеленку. Она пахла душистой младенческой мочой, и, когда ужаснувшаяся рука Френсиса сжала ее, капля священной жидкости упала ему на башмак. Двадцать два года минуло, но и нынче память Френсиса могла выстроить — в зримых, слышных, осязаемых подробностях — всю панораму того дня, с минуты, когда он вышел после смены из депо, до разговора о бейсболе с Бантом Данном в салуне Кинга Брейди и даже путешествия домой с Капом Лоулером, сказавшим, что пиво у Брейди задохлось и пора ему промыть трубы и что Тейлоров мальчишка, их сосед, ходит зелеными острицами. Память начала возвращать забытые образы, когда он составлял уравнение между Артуром Т. Гроганом и Клубничным Биллом, но теперь он просто видел все воочию.
— Я помню все, — сказал Френсис Джеральду. — В первый раз сейчас задумался об этом с тех пор, как ты умер. Тогда после смены я взял четыре пива. Я уронил тебя не потому, что был пьян. Четыре пива, и четвертого даже не допил. Оставил на стойке у Брейди возле банки со свиными ножками, чтобы с Капом Лоулером домой идти. Билли тогда было девять лет. Он раньше Пегги узнал, что ты умер. Она еще не вернулась с занятий в хоре. Твоя мать сказала два слова: «Боже мой», и мы разом присели, чтобы поднять тебя. Присели и замерли, когда разглядели тебя. Тут вошел Билли и тоже увидел. Почему Джеральд скрючился? — спрашивает. Знаешь, я видел Билли неделю назад, хорошо выглядит. Хотел купить мне новый костюм. Из тюрьмы меня взял под залог, денег дал пачку. Говорили о тебе. Говорит, мать никогда не кляла меня за то, что я тебя уронил. Двадцать два года — и ни одной живой душе не сказала, что это я. Вот женщина, а? А линолеум под тобой, я помню, был желтый в красную клетку. Как думаешь — раз я начал вспоминать это в открытую, может, хоть теперь помаленьку забуду?
Немым излучением воли Джеральд возложил на беглого отца обязанность совершить последние искупительные акты. Ты не узнаешь, в чем они состоят, молча сказал сын, пока не исполнишь их все. А когда исполнишь — не поймешь, что это было искупление, как не увидел искупления в своем нынешнем убожестве. Но после того как совершишь искупление, ты больше не будешь стараться умереть из-за меня.
Френсис перестал плакать и попробовал высосать хлебную крошку, застрявшую между двумя коренными зубами, последними в почти беззубом рту. При этом он чокнул языком, и белка, заготовлявшая на зиму провиант, испугалась, перестала скрести землю и спиралью взлетела по клену. Френсис воспринял это как сигнал к окончанию визита и обратил взгляд на небо. Исполинский бурт шерсти, режущий глаз белизной, двигался с юга на север по восточной стороне небосвода. Прекрасная шерсть приплыла и согрела день, ветерок ослаб, солнце поднималось к полудню. Френсис уже не зяб.
— Эй, бродяга, — окликнул он Руди. — Давай поищем шофера.
— Ты что там делал? Там у тебя кто-то знакомый лежит? — спросил Руди.
— Мальчик один знакомый.
— Мальчик? А чего он — молодым умер?
— Да, молодым.
— Что с ним стряслось?
— Упал.
— Куда упал?
— На пол упал.
— Ха, я в день по два раза на пол падаю — и не умер.
— Это ты так думаешь, — сказал Френсис.
II
С кладбища в город они ехали на автобусе Олбани — Трой, через Уотервлит. Френсис сказал Руди:
— Раскошелься на десять центов, бродяга.
И они вошли в плоскорылую красно-кремовую витрину на колесах, обтекаемую по форме, но без уютности коня-качалки, без огонька и живости, свойственных вымирающему трамваю, без искры электрической жизни. Френсис помнил трамваи сердцем, как помнил отцовское лицо, ибо все его молодые годы прошли в любовной близости к трамваю. Трамвай владел его жизнью так же, как железная дорога — жизнью отца. Он проработал в Северном депо Олбани много лет и мог разобрать и собрать трамвай с закрытыми глазами. Из-за трамваев он даже убил человека — в 1901 году, во время трамвайной забастовки. Потрясающие машины, но век их уходит.