Железный Густав

Фаллада Ганс

Трагично и безнадежно сложилась судьба другой дочери Хакендаля — его любимицы Эвы. Воспитанная в строгости, в правилах мещанской морали и домашней дисциплины, она тем не менее попадает в руки вора и сутенера Эйгена Баста и сама становится и воровкой и проституткой. В «Железном Густаве» механика развращения и порабощения одного человека другим раскрыта весьма наглядно. Страх, насилие, животная жестокость, постоянные побои, унижение и попрание человеческого достоинства — вот что сделало Эву Хакендаль покорной рабыней Баста. Правда, она пыталась сопротивляться, бежать от него, а во время налета на загородную виллу даже стреляла в Баста. Но, на ее беду, тот выжил. Ослепший, он почти до последних дней своей грязной жизни оставался полновластным хозяином ее души и тела.

Образ Баста — многозначен. Он не только вобрал в себя хорошо известные Фалладе характерные черты обитателей берлинского дна — всевозможных правонарушителей, вымогателей, скупщиков краденого, профессиональных нищих, воров и т. д. В его образе Фаллада обобщил черты сознательной преступности,которые воспитывает в человеке сама природа капиталистического общества. Баст, при всей своей человеческой заурядности, пропитан жестокостью: для него никакой ценности не представляет жизнь другого человека, нормы общепринятой морали. Он не знает, что такое жалость, сострадание. Все свои способности он тратит на то, чтобы наиболее легким способом добывать средства к безбедному существованию. Атрофия нравственных чувств делает его своего рода духовным собратом фашистских молодчиков (хотя Фаллада — по причинам понятным — прямой параллели между ними не проводит), ибо фашизм опирался на сознательную преступность, и более того — узаконивал ее.

Но если образ поведения и характер мышления Баста самоочевидны, то не столь очевидны внутренние причины, понудившие Эву подчиняться ему во всем. Роман содержит глубокое и реалистически верное объяснение пассивности Эвы. Выросшая в суровой дисциплине, под грубые окрики отца и заунывные всхлипывания матери, не зная дружбы со своими братьями и сестрой, подавленная атмосферой мелочной опеки, грошовой расчетливостью, мертвящим душу педантизмом, Эва утратила собственную волю, способность самостоятельно решать жизненно важные вопросы и отвечать за собственные поступки. Обезличенная, лишенная воображения и внутренней стойкости, она в равной мере жертва и своего любовника, и своей семьи. Но это, так сказать, лежащая на поверхности причина ее падения. Вынужденная защищаться, как и все остальные, от деспотизма отца, Эва приучается лгать, обманывать, поворовывать родительские деньги. Деспотически морализующее воспитание Хакендаля таким образом оборачивается утратой моральной стойкости и нравственного стержня его детьми и делает их беспомощными перед тлетворными воздействиями и влияниями жизни.

Писатель но смягчает ответственности Густава за гибель дочери. Для него — старого берлинского извозчика, досконально знающего нравы и обычаи столицы, — не остается тайной ни ремесло дочери, ни та роль, какую играет в ее жизни Эйген Баст. Будучи сильным человеком, Густав мог бы вырвать дочь из рук негодяя. Однако он этого не сделал. Правда, Густав потребовал, чтобы блудная дочь вернулась в родной дом: он даже готов был ее простить. Но бороться с тем, кто совратил Эву, он не стал, и не из страха перед Бастом. Хакендалю помешала оказать действенную помощь дочери его мещанская мораль, его фетишизация порядка. Если бы Эва, даже падшая и поруганная, вернулась в дом, то прежний порядок можно было бы счесть восстановленным. Таков неосознанный мотив, руководивший поведением Хакендаля. Но ничего восстановить уже нельзя: прежний порядок дал столь глубокие трещины, что никакими средствами скрепить его Хакендаль не мог, и Эва осталась с Бастом.

Столь же трагично сложилась жизнь и старшего сына Густава — его первенца и наследника всего извозного предприятия — Отто Хакендаля. Этот мягкий, одаренный, с художественными задатками человек был предназначен отцом для дела.Но Отто не мог, даже под сильнейшим давлением отцовской власти, перебороть в себе естественные человеческие стремления. У него есть тайна, неведомая отцу. Отто сам уж давно глава семейства и состоит в незаконном браке с горячо и искренне любимой им женщиной. Завися от отца, Отто скрывает свою связь, но счастье он испытывает лишь тогда, когда приходит в дом к своей жене и ребенку. Там он отводит душу, делится своими чувствами и мыслями, надеждами и огорчениями.

Его жена — портниха Гертруд Гудде, или Тутти, — один из самых светлых женских образов Фаллады. Безропотная труженица, она обладает не только огромным терпением — неизбежным спутником всякой скудной и тяжелой жизни, — но и огромной стойкостью, выношенным чувством собственного достоинства. Отринутая и не признанная Густавом, даже после того как повенчалась с Отто и родила второго сына, она ни разу не обратилась к родителям мужа за помощью в тяжкие, голодные годы войны и инфляции. Маленькая, волевая, нежная Тутти была лучшей подругой для своего слабого и нерешительного мужа. Стиснув зубы, собрав последние силы, противостояла она огромной жестокой жизни, несправедливость которой ей самоочевидна: эту несправедливость, во всех ее формах, она узнала на собственном опыте — в бесконечных очередях за хлебом, углем, картошкой; она получала жалкие гроши за свой изнурительный, каторжный труд, видя, как рядом благоденствуют спекулянты; она отдала государству самое дорогое, что у нее было, — любимого мужа, убитого на французской земле, в то время как в тылу окопались и процветали крикливые патриоты и дельцы. Казалось бы, именно Тутти должна аккумулировать в себе настроения протеста и ненависти к прошлому.

Но реализм Фаллады диалектичен: он показывает истинную сложность жизненных явлений и процессов, не упрощая и не обедняя их. Тутти видит мир только через свою любовь к Отто: она не допускает мысли, что ее муж — храбрый солдат, награжденный Железным крестом, — мог погибнуть бессмысленно. Она создаст в своей семье культ памяти отца — памяти героя — и воспитывает своих сыновей в духе этого культа. И для них историческинеправое дело, за которое погиб отец, со временем предстанет как исторически правое.И когда реваншистская пропаганда национал-социалистов начнет обращаться к широким массам, сыновья Тутти, как и миллионы других немецких юношей, будут внутренне готовы ее принять. Так от событий простых и житейских Фаллада без насилия над истиной и художественностью протягивает нити к событиям историческим, не навязывая читателю своих выводов, а заставляя извлекать их из объективной картины жизни.

Итак, жизненный порядок, который поддерживал и защищал Железный Густав, на деле оказался призрачным, обманчивым. Но его обманывает и высший порядок, в который он верил, как в самого себя.

Когда появились первые признаки военного кризиса 1914 года, когда о войне стали говорить открыто, Густав был на стороне тех, кто хотел ее всем сердцем. Он был убежден, что кайзер и его генштаб знают, что делают, он был уверен, что против немецкого оружия никто не устоит, он думал, что война нужна молодежи как хорошее средство закалки и воспитания.

Фаллада, не отступая от правды истории, изобразил в своем романе вспышку истерически-шовинистического восторга, охватившего немецкое, общество (так, впрочем, было и в других странах) в день объявления войны. Спектакль, разыгранный у кайзеровского дворца с объявлением всеобщей мобилизации, когда эту важнейшую новость сообщил толпе не кто иной, как шуцман [1] ; ликование берлинцев, провожающих на фронт веселых солдат; надежды на скорую победу; шпиономания, — все это было. Но первые восторги прошли, потянулись военные будни. Для Густава война сразу же оборачивается своей прозаически-суровой стороной: его ухоженных коней забирают для армейских нужд и довольно скоро его крепкое извозное заведение заканчивает свое существование, а сам он из зажиточного хозяина превращается в обычного извозчика, еле-еле зарабатывающего на хлеб себе и жене, а также на корм своей коняге.

1

Schutzmann ( нем.) — полицейский (в Германии до 1945 г.)

Фаллада достаточно полно изобразил неизбежность движения кайзеровской Германии к военному поражению и революции. Этот сложный исторический процесс был раскрыт им через отношения разных общественных слоев тогдашней Германии к узловым событиям времени. Подобно кинокамере, взор писателя скользил по потоку жизни, подавая крупным планом те явления, в которых концентрировались характерные черты эпохи, и обобщения, сделанные писателем, складывались в подвижную, объемную панораму исторических событий.