Железный Совет

Мьевиль Чайна

Ощупью они преодолевают измерения, их руки становятся невидимыми и, протягиваясь через пространства, слишком широкие для людей, хватают жандармов или наносят им раны. Странники атакуют, скрывая орудия нападения в им одним ведомых уголках действительности, где те лишь на мгновение вспыхивают пурпурными цветами или жидкими серебристыми масками, а там, где боринатчи наносят удар, жандармы падают, рассеченные на части, раздавленные или странно уменьшенные, издают беззвучные крики и спотыкаются о внезапно выросшие под ногами складки почвы.

Странников

несколько десятков – целый отряд. С ними бежит и посланец с телом ящерицы, отправленный в Нью-Кробюзон.

Жандармы отступают, призрачные палицы боринатчей убивают и ранят их со всех сторон. Яни Правли нигде не видно. Посланец-передел подскакивает на бегу, как равнинная ящерица. Странники подталкивают его локтями, бормочут жилистыми ртами, а он смеется и хлопает их по бокам и кричит:

– Анн-Гари, я сделал, как ты велела! Они пошли со мной! Они сделали, как ты сказала! Я нашел их!

Когда она успела? Иуда не представляет. Когда она успела, как узнала, когда смогла поговорить с теми, кого потом выбрали в послы, когда поняла, что у нее другие планы, почему заподозрила, что жандармы будут атаковать и пошлют за подкреплением? Как узнала, где искать боринатчей?

Человек-ящерица не пошел туда, куда его послали, – он выполнял задание Анн-Гари. И спас поезд.

– Видите, видите? – ликует Анн-Гари. – Я знала, что боринатчи ненавидят дорогу и ТЖТ.

– Я сделал все, как ты велела, – вторит ей человек-ящерица. – Я рассказал им, что делает ТЖТ, и попросил помощи.

– Ты пошла против Совета, – говорит ей Узман.

Анн-Гари выдерживает его взгляд и ждет, пока тишина не станет неловкой, а потом с сильным акцентом говорит:

– Мы уходим.

– Ты пошла против Совета.

– И спасла всех.

Вокруг собираются люди.

– Здесь не твое королевство.

Анн-Гари моргает и с удивлением смотрит на Узмана. В ее взгляде читается: «Неужели ты и правда так туп?» – но, подождав мгновение, она повторяет, на этот раз медленно:

– Мы уходим сейчас.

– Ты пошла против Совета.

Иуда вмешивается, пугаясь собственного голоса. Все смотрят на него. Позади Иуды переступает с ноги на ногу и раздражено сучит недоделанными пятками земляной голем.

– Узман, – говорит Иуда. – Ты прав, но послушай.

– Без Совета что мы такое? – перебивает его Узман.

Иуда кивает:

– Что мы такое без него? Знаю, знаю. Ей не следовало идти против решения Совета. Но ты видел, Узман, что сделали жандармы. Они не собирались отступать. Они пришли, чтобы нас прикончить, Узман. Что же нам было делать?

– Надо было идти к другим, – говорит Узман. – Надо было предупредить городские гильдии. Мы могли бы…

– Поздно, – говорит Иуда. – Нет времени выяснять. Мы никогда не узнаем. Нам надо идти. Сейчас мы с ними не сладим.

– Куда нам идти, к беспределам? – спрашивает Узман повышенным тоном. – Я мятежник, Иуда. А ты хочешь, чтобы я драпал,

как последний бандит? – Он в ярости; звуки выстрелов еще слышны. – Ты хочешь, чтобы мы прятались в горах, как кучка трусливых идиотов? Ты этого хочешь? Да иди ты к черту, и ты, и твоя Анн-Гари… Все, что у нас есть…

– У нас ничего нет, – перебивает Иуда.

– У нас есть все, – парирует Анн-Гари.

Они смотрят друг на друга.

– Мы не отдадим того, что имеем, – говорит Анн-Гари; ноги Иудиного голема дрожат. – Все останется с нами. Наша кровь и наши мышцы. Наши мертвые. Каждый удар молота, каждый камень, каждая ложка еды. Каждая пуля из каждого ружья. Каждый удар плетью. Море пота, сошедшего со всех нас. Каждый кусок угля в топке каждого паровоза или переделанного, каждая капля, которую вы оставили во мне и в моих сестрах, все, все в этом поезде.

И она указывает на темный тоннель, где продолжается работа.

– Все. Мы проложили историю. Мы сделали историю. Мы отлили ее в металле, и поезд оставил ее позади. А теперь мы сами все это взорвали. Но мы пойдем дальше и возьмем нашу историю с собой. Переделка. Она – наше богатство, наше все, все, что у нас есть. Мы возьмем ее с собой.

И забастовщики Железного Совета соглашаются. Даже Узман ничего не может поделать.

Боринатчи уходят, маша руками сразу в нескольких измерениях.

– Спасибо, спасибо вам! – кричит Иуда.

В чреве горы поезд ломает последнюю каменную преграду. Тоннель, в котором так долго царила кромешная тьма, заливает свет.

Поезд выкатывается на скелет моста, столь поспешно приготовленный для него. Поезд вздрагивает и накреняется. Мост качается. Поезд шатается, как пьяный. Иуда перестает дышать.

Но поезд, набирая ход, продолжает идти по настилу на тонюсеньких, совсем недавно возведенных фермах. Изрыгая дым, он проходит высоко над ужасной пропастью, наспех изготовленный мост раскачивается от его движения, – и вот наконец остановка.

Поезд в безопасности. Он на твердой земле, по ту сторону горы.

Мятежники вступают на внушающее ужас сооружение, дети плачут на руках у матерей. Люди застывают на месте с каждым порывом ветра, но на ту сторону перебираются все, никто не падает в пропасть.

Среди них какты, обычные люди, одна-две хепри с жукообразными головами, прибившиеся к лагерю бродяги и попрошайки, стайка по-собачьи верных вирмов, но есть и более странные племена – мятежные ллоргиссы и молчаливые хотчи – и многие сотни переделанных любого вида. Среди них кочегары, машинисты и тормозные кондукторы, бывшие клерки, несколько надсмотрщиков, вовремя переметнувшихся к повстанцам, охотники, мостостроители, разведчики и ученые, отказавшиеся покинуть свои лаборатории, проститутки, строители тоннелей, волшебники из простонародья, выявители лжи и низкопробные колдуны, безработные бродяги, копавшиеся в лагерных отбросах, а теперь ставшие вровень с остальными, и сотни путейцев.