Железный замок
Шрифт:
Физиономия поэта расплылась в блаженной улыбке.
— Воистину сказано, повелитель мой Гарр, что франки страшны во гневе, но если смириться с ними, в дружбе — благородны.
Взявшись за тюрбаны с петлей, он отвел Руджера в сторонку.
Ши снял свой шлем и воткнул его шишаком в землю — получилась превосходная чаша для пунша. Туда полетели четыре персика. На оставшихся Ши вырезал острием ножа буквы «С», «Н» и «О» и расположил их так, как проделал это док Чалмерс, когда столь неожиданно произвел в Царстве Фей шотландское виски. Тогда это было случайностью, твердил себе Ши, но на сей раз, что бы ни вышло, все пойдет в дело. Он склонился над шлемом и, навострив одно ухо в ту сторону, где Медор, довольно вяло придерживая поводок, внимал очередной перегруженной подробностями истории о штурмах и побоях, тихо повторил все, что сумел припомнить из заклинания дока:
Все чаще сквозь пучину дней и летПроделки прежние мои смущают мысли,Все чаще в прошлом я ищу ответ —Ужель мы выдохлись, обрюзгли и закисли?Хотя постойте: коль вас скука гложет,Старинный есть рецепт, как выгнать скуку вон,Простое колдовство нам в той беде поможет.Скисайте, персики!И пусть несет уронНаш главный враг — сухой закон!На миг его поразило ужасное опасение, что персики просто превратятся в склизкую закисшую массу, но когда он открыл глаза, шлем был уже до краев полон некой золотистой жидкостью, в которой плавали персиковые косточки и съежившаяся кожица. Ши повылавливал отходы и попробовал основной продукт.
Оказался он самым настоящим персиковым бренди, с совершенно потрясающим ароматом, и когда попало оно поглубже в глотку, выяснилось, что и крепость у него из тех, какой редко достигают в его собственном мире — по оценке Ши, градусов под шестьдесят.
— Эй! — позвал он. — Тащи его сюда, Медор! Я вам тут немного шербета сделал.
Поэт поднялся, волоча за собой пленника. Он наклонился над шлемом и принюхался.
— Клянусь Аллахом, какое прекрасное благоухание, владыка Гарр! Настоящий шах ты среди кулинаров! Но чтоб прекрасней получился шербет сей, остудить его снегом следует.
Медор, опустившись на колени и потянувшись губами к краю шлема, сделал изрядный глоток.
— Аллах! — поперхнулся он. — И взаправду необходим снег, поскольку шербет сей жжет, как огонь. Ежели отравлен он...
Он поглядел на Ши.
— Тогда я тоже отравлюсь!
И Ши сам отхлебнул из шлема. Напиток и впрямь согревал пищевод, опускаясь вниз.
— Дайте, ради Аллаха, и мне немного этого шербета! — взмолился Руджер.
Ши осторожно вытащил шишак из земли и держал шлем перед ним, пока тот делал сначала маленький глоток, а потом довольно основательный. Когда Руджер оторвался от чаши, Медор сказал:
— О повелитель мой и брат блаженный, для вящей пользы выпил бы я еще шербета твоего франкийского, ибо вечер прохладен, а он так приятно согревает внутри!
Шлем пошел по кругу. Ши не стал себя ограничивать, когда подошла его очередь. Злость на Бельфегору слегка отступила на задний план. Со всем этим будет покончено, как только она осознает, кто она такая на самом деле. А он уж наверняка способен выдумать хоть десять, двадцать, тридцать способов достижения этого желанного результата, надо лишь продумать ряд совсем мелких деталей для завершения общей картины. С этим-то он в любой момент справится, будьте покойны! В то же самое время Медор оказался одним из превосходнейших собеседников, которых он когда-либо встречал, да и Руджер далеко не такая сволочь, когда узнаешь его поближе. Сарацинский паладин поведал им историю своих похождений в Китае, по мотивам которой Медор тут же сплел балладу в каком-то довольно странном размере. Правда, в третьей строке каждого куплета от него упорно ускользала рифма, и Ши его поправлял. В разгар этого совместного поэтического творчества в середину тесного кружка неожиданно вступила Бельфеба, держа в руке двух птиц с черными перьями.
Медор поднял взгляд, и челюсть у него отвалилась.
— Пусть же ифриты перенесут меня в глубочайшие глубины моря, ежели не влюблен я в девицу сию! — завопил он и, сделав суматошную попытку вскочить, тут же рухнул обратно. Исказив от напряжения физиономию, он попытался подняться снова, и это ему удалось. Бельфегора выронила птиц.
— Люблю я тебя за прелесть твою чрезвычайную и красоту превосходную, — пробулькал Медор, — и предоставь ты мне желанье тела своего, как Али-Бин-Хайят говорит:
Мужчины просят пощады поднятием рук;Женщины просят пощады, ноги задрав;До чего же Аллаху угодно занятье сне —Девицу лобзать, средь подушек распяв!Он хихикнул прямо в переполненное ужасом лицо девушки, икнул, растопырил руки и набросился на нее.
Шлеп! Медор так и сел.
— Что за дремучее невежество пейзанское! — в полном восторге завопил Ши.
Юный мавр, цепляясь за что попало, поднялся вновь. Красивые черты его до неузнаваемости исказились.
— Клянусь Аллахом! — заорал он. — Ты вонючейшая из обманщиц и грязнейшая из шлюх, что отвергла любовь представителя рода Хасанов ради арапов низкородных! Прощай же! Возвращаюсь я в лагерь, где мальчики есть в тысячу раз прелестней и вернее тебя!
Прежде чем до них окончательно дошел смысл этого заявления, он сделал три неверных шага к ослу, влез ему на спину и, отчаянно колотя его саблей в ножнах, галопом умчался туда, откуда они пришли.
Бельфегора секунду стояла в оцепенении, потом выхватила лук и послала ему вслед стрелу — но слишком поздно.
— Шер Харол, — подал голос Руджер с совиной важностью, — как раш так и молвил я. Эти крашные франкийшкие волошы шулят беду! Лушше утонуть тебе в море, чем оштавить шебе эту налошницу!
Ши не обратил на него внимания и поднес шлем Бельфегоре.
— Давай-ка сделай глоточек, — предложил он. Она обвела его долгим, неторопливым взглядом и слегка подрагивающими руками приняла шлем. Вскоре дрожь прекратилась.