Железо, ржавое железо
Шрифт:
– Не горячитесь, – успокоил меня Дэвид Джонс. – Я против вас лично ничего не имею. Просто манчестерские евреи в свое время ободрали меня как липку. Хорошо, что вы пришли, надеюсь, все станет ясно и никаких недомолвок между нами не будет.
– Вы имеете в виду женитьбу Реджа?
– Я старался дать им, всем троим, самое лучшее, – говорил Дэвид Джонс, глядя в свою стопку. – Это было совсем непросто. Денег у меня всегда было меньше, чем они думали, – отдельное спасибо манчестерским евреям. Оба, кроме младшего, он не такой способный, получили хорошее образование.
Аромат, исходивший от духовки, где подрумянивался пирог, одурял: я в ту пору был молод, здоров и отличался отменным аппетитом, особенно учитывая завтраки из яичного порошка. Наверно, у меня громко урчало в животе, потому что Дэвид Джонс сказал жене:
– Угощай гостя, детка.
– Parod, [37] – сказала Людмила и подала пирог с начинкой из баранины, лука, моркови и картошки, с хрустящей слоеной корочкой, с гарниром из маринованной свеклы, грецких орехов, печеной картошки и брюквы.
37
Готово (валл.).
Дэвид Джонс налил мне и себе по кружке темного пива. Людмила запивала еду водой. Первые пять минут я был поглощен пирогом и не мог ответить на философский вопрос Дэвида Джонса. Действительно, все в этой семье были со странностями. Хозяева одобрительно глядели на то, как я управляюсь с пирогом.
– Да, оголодал ты, парень, – сказал Дэвид. – Небось муштруют вас и на голодном пайке держат, по собственному опыту знаю. Еще будет яблочный торт с заварным кремом.
– А откуда это вам известно, что у Беатрикс такая же? – спросила со вновь вспыхнувшей подозрительностью Людмила.
– Если вы о водке, я был в гостях у Беатрикс в Лондоне. Мы старые друзья. Однокашники.
– Непутевая она, – сказал Дэвид.
– Не согласен. Она самая умная и самая красивая девушка из тех, что я встречал, у нее прекрасная работа в Министерстве иностранных дел и впереди – блестящая карьера. А вы говорите – непутевая.
– Мы имеем в виду ее личную жизнь, – сказала Людмила.
– Ладно, не будем об этом, – сказал ей Дэвид, ожесточенно вонзив нож в корку пирога. – Идей всяких нахваталась, – поднял он глаза на меня, – ветер в голове. Дщерь удовольствий, так сказать. Меня воспитывали по-другому. Пороли ее мало, жалели. Экзамены, говорит, лучше всех сдала, а на мой вопрос ответить не может. А Реджу вообще ни до чего, кроме испанского, дела нет. Сами знаете, куда это завело: задницу надрали соотечественники его матери. И поделом. Разбойник с большой дороги, да еще и вор, но тут уж я его прижучил.
– Послушайте, – ответил я, пока Людмила накладывала мне добавку, – я учился философии, которая существует для того, чтоб давать ответы на жизненно важные вопросы, но на главный вопрос, – тот, что вы задали, – еще никому ответить не удалось. Чем больше учусь, тем яснее понимаю, что нет никакого ответа, вот и все.
Дэвид окинул меня взглядом человека, до которого стало доходить, что его крупно надули.
– Для чего же тогда учиться?
– Смысл учения, вероятно, в том, чтобы научиться искать ответы.
Джонс, кажется, этого не понял, поэтому продолжал свое:
– Мы заплатили за все не только монетой. Четыре года кровавой бойни. Меня ранило в боях, мать их попала в эту чертову революцию, в городе, который теперь, как его… Ленинград. Слава богу, хоть живы остались, другим не так повезло. Вот о тех, других, нам бы сейчас и подумать. Я работаю, скопил себе немного, ну и наследство кое-какое получил. Для чего нужны деньги? Нет, не на удовольствия, а чтобы знания приобрести. А знания, оказалось, тоже не купишь.
– Никогда, – согласился я. – Истинное знание не предмет купли-продажи. Одному Богу известно, для чего мы в этот мир приходим и почему вечно воюем друг с другом. Образование только помогает понять, что истина, к которой человек стремится, недостижима.
Угрюмо хранившая молчание Людмила забрала мою тарелку и заменила ее десертной, расписанной цветами. Яблочный торт был приготовлен из собственных яблок-паданцев и меда с соседней пасеки – министерство продовольствия выделяло специальный сахарный паек для пасечников. Я нетерпеливо принялся за свой кусок, щедро политый заварным кремом.
– Так вы в увольнительной? – спросил Дэвид Джонс.
– Только на выходные. В понедельник должен вернуться на курсы.
– Что за курсы?
– Курсы по изучению новых методов убийства и пыток.
– Плохи дела твои, парень. – Его аж передернуло. – Пусть остается у нас до понедельника, если захочет, – повернулся он к жене. – Свободная кровать у нас всегда найдется. Родственник как-никак, – безрадостно добавил он.
– Пусть остается, – согласилась Людмила. – Парень приличный: ест, что дают.
– Было очень вкусно. Спасибо, – поблагодарил я. – Я, пожалуй, останусь. А что, есть такие, которые не едят, что дают?
– Дочка наша всегда привередничает, – ответил Дэвид, – Дэну подавай только рыбу, а Редж не ест ничего жирного.
Вдруг Людмила спросила меня в лоб:
– Ты спал с нашей дочерью?
От ужаса я чуть не поперхнулся недожеванным яблоком. Откашлявшись, я взял себя в руки:
– Не далее как две недели тому назад я сделал ей предложение.
– Это мне неинтересно, – ответила Людмила, не спуская с меня глаз.
– Ну что ты пристала к человеку? – смутился Дэвид Джонс. – Не хотите – не отвечайте, – сказал он мне.
– Если я не отвечу, это будет истолковано как «да». Я действительно люблю вашу дочь. Сами знаете, как это бывает с мужчинами. Она очень славная девушка.
– Не увиливай.
– Как будто ты дочь нашу не знаешь, – тяжело вздохнул Дэвид и снова обратился ко мне. – У нее мужчин было – не сосчитать, и замуж за вас она не пойдет.