Железо
Шрифт:
Волновался, как школьник, сочиняя записку. Она вышла бестолковой и сплошь состояла из общих мест. Подписался: "Чубака". На приемном пункте юноша в форме ткнул в подпись пальцем: нельзя. Только паспортным именем. Исправил: Джонатан Линч. Юноша кивнул и принял посылку. Следующую, сказал, можно привезти сюда же через месяц. Ответ на записку? Если будет, вам передадут.
Месяц маялся, составлял в уме письмо, которое не вызвало бы возражений цензуры и содержало бы больше одного абзаца. Купил еще три футболки. И куртку. Взял с собой в магазин девчонку, официантку из бара, чтобы
Принес посылку. Спросил, нет ли для меня писем. Юноша в форме — уже другой, конечно, — долго водил пальцем по экрану комма, я думал, у меня сердце остановится. Потом важно кивнул: да, есть, — и протянул мне серый конверт.
Вытащил потертые на сгибах тетрадные листки. Ух, сколько. Три страницы мелким почерком. Некоторые слова вымараны — цензура. Начиналось: "Здравствуй, Джонатан!". Заканчивалось: "Александра". Прочитал бегло, пока парень перетряхивал мою посылку — вдруг, пока не поздно, смогу на что-то ответить. Но ничего придумать не успел — приемщик уже собрался запаковывать передачу, — так что просто попросил позволения добавить постскриптум к моей записке: "Твое письмо получил, ответить сейчас не успеваю". Юноша позволил.
Весь следующий месяц перечитывал ее письмо и писал ответ.
Отгремела битва при Венте, потом вторая битва при Венте, потом при Трианоне и снова при Венте. С каждой я привел по три-четыре колбасы. Связь с военнопленной Валлер по-прежнему шла через пункт приема передач.
Потом в армейских верхах произошли какие-то подвижки, с Рионским союзом заключили перемирие. А нам со старшим лейтенантом разрешили свидание.
Вообще-то, если подумать здраво… хотя, надо сказать, рассуждать здраво я был совершенно неспособен… Если подумать здраво, я был знаком со старшим лейтенантом аж целых двадцать три дня лично и полтора года по переписке. У меня даже фотографии ее не было. Я ехал в Кеннетару и пытался по дороге вспомнить лицо. Не вспоминалось. Вот глаза — помнил. Яркие, темные. Карие? Наверное… И мальчишеская короткая стрижка. Волосы темные, но не черные, с рыжеватым отливом. А лица не помню. Узнаю ли?
Чушь какая. Конечно, узнаю.
Или нет?
Узнал сразу.
Грохот замков, коридоры, комната, перегороженная прозрачным пластиком. По идее, я должен быть с одной стороны перегородки, она с другой, смотри сколько влезет, а тронуть ни-ни — но ее вывели ко мне, на посетительскую половину, и оставили нас одних. Камера под потолком, конечно, не спускала с нас объектива, но охранник вышел и закрыл за собой дверь.
Мы стояли, смотрели друг на друга и молчали. Не знаю, как она, а я пытался хоть теперь запомнить. Выучить каждую черточку, чтобы не забывать больше.
Но вообще-то она была совсем такая же. Мне так показалось.
Красная маечка на ней была знакомая. Из тех моих, что ли?
Потом я шагнул к ней — и одновременно она шагнула ко мне. Будто по команде.
А обнимал я ее раньше всего один раз и меньше чем на секунду. Ладони мои помнили только тепло плеч и шероховатость ткани.
Черт, а руки-то дрожат. Вот же…
Она уткнулась лицом в мое плечо, а я прижался щекой к короткому ежику темных с рыжеватым отливом волос — и сказать мне было совершенно нечего.
Но надо.
Перемирие. Обмен пленными. Покойники "Валленштайна" — и она при них.
Я вижу ее последний раз.
— Лейтенант, — сказал я.
Единый и Всемогущий, как глупо. Полтора года я называл ее по имени. А встретил наконец — и пожалуйста, "лейтенант".
Она подняла голову и улыбнулась:
— Чубака.
И мы засмеялись. Мы хрюкали и фыркали. И я притиснул ее, смеющуюся, и поцеловал наконец, а ее губы прыгали под моими от смеха. Потом перестали.
Голова закружилась. Черт, не упасть бы.
— Задушишь, — пробормотала она.
А время неслось вскачь — и когда в замке завозился ключ, оказалось, что мы ничего толком и не сказали друг другу.
Ее увели, дверь закрылась — и почти сразу открылась другая, с другой стороны. Это за мной. Иди, Чубака, к своему такси. Свидание окончено.
Как же глупо. Я столько должен был сказать. Договориться о какой-никакой связи. Адрес спросить… да какой адрес, ее будут еще долго мотать по их инстанциям, и неизвестно, когда отстанут.
Господи, какой я идиот. Я даже не сказал ей, что я ее люблю.
Я даже не назвал ее Александрой.
Дурак ты, Чубака, и дураком помрешь, теперь уж точно.
"Красотка" мигнула дюзами и почапала по курсу. С Рионой у нас перемирие, ага, но зато активизировались дайанцы, так что мусор в космосе не переводится. Плавильные печи Лаоры не простаивают, и парни на заработок не жалуются.
Четыре колбасы от Ваниллы. Три от Монтеверде. Четыре от Асианы. Две от Урании. Теперь вот пойду собирать третью.
Видел недавно Свена. Передал привет Лике. Свен слегка потолстел, — Лика его хорошо кормит, когда он приходит домой, — в рыжей шевелюре появилась ранняя седина, а веснушки, кажется, немного поблекли — в остальном же он не изменился. Хвастал успехами младшенького, он у них талант. Абсолютный музыкальный слух.
Залетал к Сефу на Альмиру. Двое суток, не замолкая ни на минуту, свежеизбранный мэр Светозарной водил меня по своему городишке и показывал, как он процветает. Особое внимание уделил, конечно, молочному стаду — большее, чем собственному семейству. Примерно так: "Вот это Зорька, рекордсменка, надои такие-то, и умница-разумница… А, этот? Это мой старший, Никки. Ты лучше глянь на Маргаритку, что за корова!" — ну и так далее.
На обратном пути завернул к Ехидне на Фар-аль-Койту. Припомнил ему правую бровь.
Вот приведу третью колбасу от Урании, пойду на Марюс к Андеду.
Замигал индикатор на комме. Кому я понадобился?
Ткнул, не глядя, в кнопку.
А, это Зигги из "Всепланетной пивнухи", с Лемнискаты, передает от кого-то привет.
Вот же название у планеты. Додумались же: Лемниската. Окраина системы Рионы.
Рионы?
Я спустил ноги с пульта и перемотал сообщение к началу.
Потом еще.