Железо
Шрифт:
Когда она сбежала в первый раз, она пришла к Тине. И та даже успешно умудрялась прятать подругу целую неделю. Потом нашли, конечно. Снова увезли в приют. Но связь девчонки держали. Втайне от благополучной семьи Гаррисонов.
— Дальше неинтересно, — добавила Лика. — Дальше совсем другая жизнь. Но когда я говорила о мусорщиках, я имела в виду Свена Гаррисона. Когда мы сбежим, нам нужно, чтобы Свен был на Маринелле. Ну Тина всегда знает, когда он на планете, я ей позвоню, уточню. А где собираются мусорщики — узнаешь ты, Чубака.
— Терпеть не могу, когда ты называешь меня Чубакой, — только и ответил я.
Я так всегда говорил. А она все равно всегда так меня называла. Дразнила.
Мне казалось — это оттого, что я ей немного нравлюсь.
Самонадеянный пацан.
Отваливаю от стапелей Лаоры и снова чапаю к полю боя. Еще две-три недели ничегонеделания. Снова собираю колбасу. Снова снимаю, что имеет смысл снять. Снова пилю обратно.
Хорошее поле боя можно разбирать несколько месяцев. На всех хватит.
Конечно, первым делом стараешься ухватить куски получше. Идеально — если корабль не развалился на части. Подцепляешь его — и тащишь. Такой можно неторопливо исследовать по дороге. В четвертый-пятый рейс подбираешь уже ошметки.
А в шестой рейс я никогда не хожу.
Во-первых, к тому моменту уже обычно находится новое месторождение. В смысле — противники уже успевают подраться опять.
А во-вторых — плохая примета.
Мусорщики люди суеверные.
Я — не очень. Но все-таки стараюсь не дергать судьбу за усы лишний раз.
Рассказывают легенды о шестом рейсе. Как один жадный мусорщик — говорят, это был Герхард Эйхенбах по прозвищу "Лысый Гера", впрочем, похожую историю я слышал и о Митчеле Зеленые штаны, — потащился-таки в шестой раз на поле битвы при Реннане. И можно его понять: когда в бой ушло больше двухсот тысяч кораблей с обеих сторон, а выползли полуживыми едва тысяч сорок, ясно, что обломков там хватило бы и на седьмой, и на восьмой рейс. Тем более что Эйхенбах работал на завод Ибиса, до Реннаны всего десять дней ходу, так что оборачивался быстро, конкуренты-то еще только по четвертому разу возвращались, когда он пошел в шестой. Одни видели, как Гера бодро шлепал в сторону Реннаны, другие — как он собирал колбасу, третьи слышали в эфире довольное Герино бормотание — ему попалась корма авианосца, здоровенная, почти с целый крейсер размером, причем он выхватил ее из-под носа у Пончика. Как ругался Пончик, слышали вообще все. И множество свидетелей было тому, как Гера потащил добычу в сторону Ибиса. Только на Ибис он не пришел. Ни через десять дней, ни через десять месяцев, ни через десять лет… Врут, десяти лет с битвы при Реннане еще не минуло, да это они для красного словца. Факт тот, что никто и никогда больше не видел Лысого Геру. Ходило множество версий о том, что же случилось с Лысым. Свен, например, говорил мне, что Эйхенбах в поспешной жадности не проверил запасной реактор на том кусище авианосца, и по пути жахнуло, да так, что и пыли не осталось. Легранж возражал: парни знали бы о взрыве. Такие возмущения в эфире невозможно не заметить. Уж скорее, случилась поломка, например, сдох движок, и из-за ошибки в курсе Геру вынесло мимо Ибиса в нехоженный космос за пределы известных систем. По инерции. Но тогда получалось, что и связь у него сдохла тоже: вряд ли бы он молчал, когда его проносило мимо обитаемых миров. И потом — ну пусть вырубился движок на его мусоровозке, а на колбасе? Получалось, что не в двигателях дело: не они померли, а сам Гера. Уж отчего — можно только гадать. Кто-то припомнил, что из выпендрежа Лысый назвал свою посудину "Летучим дайанцем". Ну, это он зря, конечно. Такие названия до добра не доводят. И уж совсем глупо соваться на корыте с подобным именем в шестой рейс.
Или вот Красавчик. Этот не боялся ничего, потому что был дурак. И попер в шестой к Таормине. Говорили ему: не надо. А, все фигня, кроме прибыли, — отвечал Красавчик. Ну и впилился в астероид с размаху. Потерял управление. Как он вопил, что маневровые двигатели барахлят, слышали. Даже передавали ему, чтобы отключил бортовой компьютер и ручками, ручками — явно ж неполадка была в центральном управлении. Как взорвался — видели. Вроде бы ничего таинственного. Только летал он до того без единой поломки восемь лет. А как сунулся в шестой рейс — тут ему и хана.
Рассказывают еще о Локи… Ну эта история давняя, тех, кто помнит ее не с чужих слов, уже и не осталось. Локи пропал из эфира на полуслове. Он был патологический болтун и затыкался только когда спал. А тут — проснулся бодренький и завел бодягу: как он славно поохотился, какое ему досталось шикарное железо, и как он его сдаст и в седьмой раз прогуляется к Легне… И через полчаса исчез. Его последнюю фразу передают из уст в уста: "А что это у нас тут такое красивое сверкает? Ух ты, какая штуко…" Никто и никогда не узнал, что за "штуко" красивенько сверкало перед глазами Локи в его последнюю секунду. Через пару месяцев "Искру" обнаружили парни с патрульного крейсера. Она телепала в белый свет как в копеечку, таща за собой солидную колбасу. Ни Локи, ни его напарника Ваксу не нашли. "Искра" была пуста. По рубке перекатывались две пустые банки из-под пива. А в посудомойке цвели зеленой плесенью немытые тарелки. И все. Патрульные вызвали ближайших мусорщиков, болтавшихся возле руин десятого флота, разбитого наголову при Филлизели… это ж надо, куда занесло пустой корабль от Легны! Через пять звездных систем! Между прочим, это совершенно невозможно, от Филлизели до Легны захочешь — меньше чем за три месяца не доберешься, транспорты и все четыре идут, да не по прямой, в космосе самая короткая дорога чаще всего вовсе не прямая… а вот же… Два корабля выкопались из мусора и отволокли на переплавку и добычу исчезнувшего Локи, и "Искру". Потому что нет в галактике идиотов — брать корабль после такого происшествия. Не нашлось желающих прибрать "Искру" к рукам. Хотя вдова Локи готова была продать ее за десятую часть настоящей цены. Ну, деньги за добычу ей передали, взяли только стоимость горючего, потраченного на перегон до ближайшего завода. Наживаться на этой истории никому не хотелось. Страшновато как-то.
Или вот Милки Вэй. С этим вышло вовсе несуразно. Он только собирался пойти в шестой рейс. Объявил парням в забегаловке при заводе: сейчас развернусь и пойду снова. Плевать, что пять раз уже ходил. Я там присмотрел такие обломки, так висят хорошо, не сразу заметишь, наверняка меня дождутся… Ну, за удачу! — опрокинул стакан, покачнулся и упал мордой в салат. Кинулись тормошить — а он уже умер. Внезапная остановка дыхания. Эскулапы ничего не смогли сделать, даром что прибежали через две минуты.
Этого я видел сам. Не как он умер — но как его везли бегом на каталке, уже синего.
Так что в шестой рейс я — ни-ни.
У меня даже вдовы нет, чтобы продать мою "Красотку" с молотка, когда я помру.
Тем более что никто и не купит.
Пацанку на переплавку? Ну уж нет. Лучше еще полетаем.
Мы готовились к побегу полгода. Лика хладнокровно стащила в нескольких мелких лавках, по шмотке, три комплекта одежды и три пары дешевых тапочек на резиновом ходу. Я осторожно навел справки, где можно найти мусорщиков — оказалось, в Гринфилде, — и разработал маршрут. Защита на школьном компьютере была плевая, и я хорошенько покопался через него в городском информатории, не оставив следов. Сеф насушил сухарей и натырил мелких денег. Крупную сумму мы украли накануне побега, обчистив сумочку директрисы. Нам не хотелось совсем уж пасть в собственных глазах: мы не воры! Нам просто негде больше было раздобыть денег. Так что мы взяли только 500 крон: 100 — на такси, 400 — на непредвиденные расходы, и оставили в качестве компенсации единственную нашу — на троих — ценную вещь: Сефов золотой самородок. По крайней мере мы думали, что он золотой, и Сеф хранил его в тайнике с наружней стороны подоконника, так что кроме нас с Ликой никто о нем не знал. Сейчас я понимаю, что этот кусок блестящей породы был, наверное, вовсе не золотом, а какой-нибудь рудой, да дело прошлое. В конце концов, с приютом я расплатился, едва начал зарабатывать.
Анонимно, конечно. Еще не хватало признаваться им, кто я. И кем стал.
С личной жизнью у мусорщиков обычно незадача. Девушки из приличных семей отшатываются, узнав, чем мы зарабатываем на жизнь. А девушек, которые не отшатываются, обычно не интересуют долгие прочные отношения, приводящие к звяканью свадебных колокольчиков. Разумеется, ни один мусорщик не признается вслух, что хотел бы завести нормальный человеческий дом, где его ждала бы славная женщина, одна и та же, уютная, любящая, которая рожала бы ему детей, варила изредка суп и бранила бы его за мелкие прегрешения. А уж крупных грехов он бы не допускал, ни-ни, если бы у него была настоящая семья… Никто не признается — но многие хотели бы.
Некоторым удается. Мне вот пока никак.
Не то чтобы я жаждал непременно жениться и завести потомство, хотя мне уже хорошо за тридцать, этак, если провозиться еще лет десять, можно помереть холостяком. А вот постоянную зазнобу я бы с удовольствием завел. Я бы никогда не спрашивал ее, чем она занимается в мое отсутствие, лишь бы она была со мной одним, когда я возвращаюсь из рейса и устраиваю себе отдых, проедая заработанные деньги. Но те яркие девочки, которые вьются вокруг наших баров, не понимают слова "постоянство". Они либо еще маленькие и глупые, либо уже просто профессиональные шлюхи. А за пределы очерченного обществом круга нам ходу нет.