Желтая линия

Тырин Михаил Юрьевич

— Зачем?

— Ну как… По закону Цивилизации, ни одна нация не может угнетать другую и причинять ущерб… и все такое, в общем.

— А они угнетают, да? — не отставал Щербатин.

— Ну, не угнетают. Просто отстреливают ульдров иногда. А как мы высадились, чтобы порядок навести, — они и нас начали отстреливать.

— Вот оно что… — глубокомысленно проговорил Щербатин.

— Да… Мы удерживаем тыл, а гражданские пытаются научить местных жить, как живет вся Цивилизация. Чтоб у каждого было холо, чтоб порядок во всем…

Ивенкам это не очень надо, и они упираются. Все ясно?

— Да, конечно! — с благодарностью закивал Щербатин. — А как отличать ивенка от ульдра? А то как бы своего не подстрелить…

— Вам-то стрелять, может, и не придется, — махнул рукой Чиз. — Все-таки вы не штурмовой легион, вы оккупационные силы. А вообще, у ивенков — тех, что на островах, — волосы длинные. Зато у ульдров бороды рыжие. Или красные. Не перепутаешь.

Чувствовалось, Чиз закончил разговор с облегчением. Я мог сделать только один вывод: человек находится здесь явно не ради борьбы за идею. Раз уж он плохо представляет даже то, в чем эта идея заключается. Видимо, ему нравится сам процесс. Или оплата этого процесса.

— Ну все, пришли, — объявил лейб-мастер Чиз, когда мы оказались в длинном прямоугольном зале с внутренними балконами и большими раздвижными воротами в торцах. Вдоль стен у самого пола тянулись решетки, из которых шел теплый воздух с запахом железа и машинного масла.

— И что нам делать? — спросил Щербатин, с недоумением оглядев пустой зал. Его голос отдавался звонким металлическим эхом.

— Вам нужно подтвердить социальные номера. Сейчас найдем коменданта… — Чиз постучал ногой в железную дверь, но ему никто не ответил. — Надо же, нету никого… — Он огорчился. — Ну, ничего. Вам надо еще вещи получить. Форму, белье, оружие…

— Носки, — напомнил Щербатин.

— И носки.

Он открыл другую железную дверь и провел нас коротким узким коридором. Там он снова куда-то постучал. Но снова безответно.

— Бездельники, — пробормотал Чиз. — Гуляют где-то. Подождите в зале. Сейчас начнут возвращаться команды с болот. Найдете коменданта — он такой мордастый, в голубом комбинезоне. Или к любому офицеру подойдете, скажете, что новички. Но лучше к коменданту, он такой… голос у него громкий. Не перепутаете.

— А как насчет поесть? — спросил Щербатин и нервно закусил губу.

— Это пожалуйста, — пожал плечами Чиз. — Вон там кормушка, стучите, вас накормят. Там должны быть люди, ужин скоро. А можете еще в корпусе подождать. Там сейчас свободных кроватей много. Программы пока посмотрите…

Мы сдержанно кивнули.

— Я пойду к рамке встречать. Может, нам еще кого-нибудь пришлют.

Мы остались одни. Постучались в кормушку, но ответа не дождались. Впрочем, особо и не надеялись. Наверно, мы прибыли не в самое удачное время — все где-то гуляли. Мы присели на теплую металлическую трубу. Щербатин машинально пошарил по несуществующим карманам, с опозданием вспомнив,

что карманов нет.

— Надо же, — сказал он. — Курить после обезвоживания совсем не хочется, а руки все равно сигареты ищут. По привычке.

— Бывает, — слабо отозвался я. Мне хотелось есть.

— Обаятельный начальничек, да?

— Симпатяга, — кивнул я. — На пионервожатого похож. «Проходите, располагайтесь, здесь — кормушка, здесь — кроватки…»

— И проводил до каждой двери, — с умилением вздохнул Щербатин.

— Странно только, почему он здесь, если все остальные — на болотах?

— Ну… На то он и начальник. А знаешь, Беня, мне кажется, мы тоже сможем здесь тепло устроиться.

— Неужели успел договориться?

— Пока не успел. Но, думаю, договорюсь.

— О чем?

— Пока не знаю. Но эта привольная атмосфера мне смутно знакома. Типичная стройка века. Ты, Беня, знаешь, что такое стройка века?

— Это когда много народа и никто ничего не понимает, но все делают что-то важное.

— В общем, верно. Это когда центр отписывает вагоны денег, надеясь на порядочность и самоотверженный труд исполнителей. А исполнители надеются, что денег еще много, и особо не напрягаются.

— Но это же война, а не стройка.

Щербатин на секунду замолк, прислушиваясь. Видимо, при слове «война» ему захотелось услышать гром разрывов. Но слышен был только шум дождя, колотящего в железную крышу.

— Война… — повторил Щербатин. — В наше время, Беня, война ничем не отличается от стройки века. Те же инвестиции и те же дивиденды. Ресурсы. Оборотные средства. Тот же бардак. Разница лишь в том, что войну инвестирует государство — самый необразованный и недалекий бизнесмен.

— Это у нас, — возразил я.

— У нас, — кивнул Щербатин. И обвел вокруг руками. — А это все — тоже «у нас». Это тоже наш мир — по праву, по закону. И люди здесь точно такие же — ну, ничем не лучше.

— Наш мир… — кисло усмехнулся я. Сомнительная истина.

— Да, наш. Каждый попрошайка из подворотни теоретически имеет право стать гражданином Цивилизации. Просто мы с тобой, Беня, и наши земляки — мы все живем на отшибе и мало об этом знаем. И о нас мало кто знает — мы никому не интересны. Мы ничем не можем их удивить или обогатить. Разве что искусством…

— Искусством? — оживился я. — Так ведь я как раз…

— Что? — с легким презрением проговорил мой приятель. — Что ты «как раз»? Надеешься продать им свои стишки? Ну, попробуй. В армии это популярно. Говорят, солдаты любят посылать девчонкам стихи — можешь стать ротным сочинителем. «Вспоминай во сне солдата — он в дозоре с автоматом». Пол-уцим за страницу, первое холо лет через десять…

— Ладно, хватит трепаться! Объясни все-таки, как ты надеешься тут устроиться?

— Да мало ли! Хотя бы стоять в кормушке. Или выдавать белые носки. Или у тумбочки — стеречь знамя полка!