Желтая линия
Шрифт:
От грохота дробовиков заложило уши, но мы стали двигаться быстрее. Ивенков не было. Видимо, решили не ввязываться в перестрелку с двумя пехотными командами и тихонько нырнули в свои глубинные течения.
Я первым выскочил на сухую почву. Мне навстречу тут же поднялся человек в летной куртке, весь грязный, трясущийся, с залитыми кровью руками.
— Нас сбили! — изумленно говорил он. — В нас врезался их самолет!
— Тихо, тихо, — успокаивал я его. — Где еще люди?
— Там! И там! — Он беспорядочно тыкал пальцами во все стороны.
— «Банзай» — в оцепление! — крикнул я. Нуй тут же бросился
Я вытащил рацию и позвал Щербатина.
— Я в болоте! — тут же отозвался он. — Ничего не вижу, ты сам-то где?
— Как тебя найти? Ты можешь двигаться?
— Я могу только пошевелить лапой. Вот, видишь? Я уже шевелю.
— Ни черта не вижу. — Я повернулся к пилоту: — Где еще танки?
— Они сыпались, пока мы разваливались в воздухе! — крикнул тот, зажмуривая от ужаса глаза. — Вот оттуда и до этого острова. Они везде!
— Собирайте своих людей, — сказал я пилоту. — Скоро здесь будут спасатели. Я пойду тут кое-что поищу.
Затем я окликнул Нуя:
— Прогуляемся?
— Конечно!
Путь падающих реапланов был отмечен поломанными деревьями и кусками обшивки. Половина этих кусков, так же как танков, уже практически ушла в болото, поэтому я поторапливался. Я дважды вызывал Щербатина по радио. Сначала он что-то невнятно прокричал, потом не ответил вообще. Мне стало не по себе.
Если он жив, рассуждал я, значит, упал на мягкое — в болото. Если молчит, значит, одно из двух: либо уже утонул, либо рацию залила вода. В любом случае искать Щербатина следовало не на сухом берегу, а в самой грязи.
Первые два танка, попавшиеся нам, мы простучали — вдруг откликнется уцелевший оператор. Но никто не откликнулся, и мы бросили это дело. Пусть о них заботятся спасатели. Мне важнее было отыскать Щербатина.
— Щербатин! — громко крикнул я, уже не надеясь на радиосвязь.
Мне никто не ответил. Мы уже прилично удалились от своих и не видели их за деревьями. Нуй настороженно поглядывал по сторонам, держа наготове ружье.
Я снова позвал Щербатина, хотя не надеялся услышать ничего, кроме бульканья и вздохов из болотных недр. И вдруг позади нас загрохотали самопалы.
Мы с Нуем мгновенно прильнули к земле, но затем с понимающими усмешками переглянулись. Ивенки не ушли, они пропустили пехоту и, сомкнув кольцо, снова взялись за стрельбу. Старый и хорошо всем знакомый прием. Командам это ничем не грозило, отбить такое нападение — раз плюнуть. Тем более что командир «Лавины» наверняка догадается взять под командование мою группу.
Хуже было, что мы остались вдвоем без прикрытия и не сможем соединиться со своими. Но и это не слишком огорчало.
— Будем пробиваться? — спросил я. — Или пойдем дальше искать?
— Справятся без нас, — сказал Нуй. — Идем искать, время дорого.
В этом он был прав. Мы прошли еще шагов тридцать, когда я увидел две металлические лапы и край башни, торчащие из болота.
— Гляди, кажется… — заговорил было я, но не смог закончить.
Какая-то сокрушительная сила ударила мне в спину. Я вскрикнул, падая на жухлую траву. Сначала показалось, что между лопатками положили гость льда, но на самом деле это был жар — ужасный, нестерпимый жар.
Я перекатился на пару шагов, поднял голову, едва сдерживаясь,
— Нуй! — крикнул я.
Он стоял неподалеку в полный рост и задумчиво смотрел на меня.
— Нуй! — Я был ошарашен. — В меня стреляли. Кто-то в меня стрелял!
— Я знаю, — спокойно кивнул он. Затем не спеша поднял ружье и прицелился.
— Эй, что ты делаешь?! — заорал я, невольно пригибая голову и закрывая лицо руками.
Последнее, что я запомнил, — это ослепительная желтая молния перед глазами…
Мне было так больно, что я тихонько заскулил, едва очнувшись. Не открывая глаз, я скорчился, поджал руки и ноги, чтобы стать маленьким комочком, незаметным для боли. Но и маленький комочек испытывал такую же большую боль.
Болела спина, рука, резало кожу на лбу и вокруг глаз. Я рискнул пошевелиться, опасаясь, что в любой момент мне станет в двести раз хуже. Но ничего особенного не произошло. Тело как болело, так и продолжало болеть.
И вдруг я услышал, как кто-то поет. Я затих, мне показалось, что я схожу с ума. До меня доносился приглушенный, словно из-под земли, голос:
Спокойно, товарищи, все по местам! Последний абзац наступает. Налей мне, браток, на прощанье сто грамм. Зачем же добро пропада-а-ет?..Я повернул голову и наконец открыл глаза. Надо мной покачивалась худосочная веточка с мелкими листьями и зелеными шишечками. Тут же валялся мой шлем — обугленный, оплавленный, расколотый надвое.
— Кто здесь?! — попытался крикнуть я, но крик не удался.
Я начал подниматься — перевернулся на живот, подтянул колени, оперся на руки… И тут мне стало так больно, что я снова свалился. Из горла вырвался вой, выступили слезы.
Придя в себя, я взглянул на руку, которая так дико болела. В тот же момент мне захотелось снова заорать. Вместо розовой ладони, гибких и умелых пальчиков, чуть ниже локтя, торчал черный обрубок. У меня круги пошли перед глазами. Я не мог взять в толк, как такое получается: смотришь на родную послушную руку, а видишь головешку. Не может ведь эта головешка быть моей рукой?
Тут снова послышался голос:
Прощай, подружка дорогая, Прощай, братишка ломовой, Тебя я больше не увижу, Лежу с квадратной головой…— Кто здесь? — заорал я. На этот раз в полную силу.
— О-о! — удивленно проговорил голос. — Мой жалобный стон услышан!
— Щербатин… — прошептал я. И закричал что есть сил: — Щербатин, ты где?!
— Беня! Ты будешь смеяться, но я скучал без тебя. Если через минуту ты меня не вытащишь, мне придется дышать задницей, потому что остальное уже в воде.