Жёлтая роза
Шрифт:
― Шандор! ― прервала его девушка.
― Да, я Шандор. Это моё крёстное имя.
Следователь спросил:
― Так, значит, вы не были в хортобадьской корчме три дня тому назад и буфетчица не подавала вам вина, отравленного мандрагорой, от которой вы заболели?
― Я не был в хортобадьской корчме и не видел барышни Клари больше полугода, а значит, и вина у неё не пил.
― Шандор!.. Ты лжёшь?! Ради меня?! ― воскликнула девушка.
Следователь рассердился:
― Не пытайтесь своим запирательством ввести в заблуждение суд. Девушка уже во всём призналась; это она напоила вас вином с корнем мандрагоры.
― В таком случае она на себя возвела напраслину.
― Зачем же ей это делать? Ведь такой проступок влечёт за собой строгое наказание.
― Вы спрашиваете, зачем? А затем, что коли девушкам взбредёт на ум какая-нибудь чепуха, так у них хоть кол на голове теши ― всё равно стоят на своём. Девица Клари обижается на меня за то, что я к ней не заглядываю. Она обвиняет себя, чтобы заставить меня сжалиться над ней и признаться, у кого я был, у какой другой красавицы оставил своё сердце и кто напоил меня этим зельем. А я захочу ― скажу, а не захочу ― не скажу. Она мстит мне за то, что я ни разу не был у неё с тех пор, как приехал в отпуск из армии.
При этих словах девушка рассвирепела:
― Шандор! Ты никогда в жизни не лгал. Что с тобою сталось? Ты мог избавиться от службы в армии одним лживым словом, которое тебе навязывали, но ты не пожелал его произнести. А сейчас ты запираешься, говоришь, что третьего дня не был у меня? А кто же подарил мне гребень, которым сейчас заколоты мои волосы?
Табунщик саркастически заметил:
― Барышне лучше знать, почему и отчего её волосы заколоты гребнем.
― Шандор! Это несправедливо! Я ничего не боюсь, пусть меня привяжут к позорному столбу или отстегают плетью. Вот моя голова, пусть её отрубят ― мне всё равно. Только никогда не говори, что я не нужна тебе, что ты ко мне не приходил. Это для меня хуже смерти.
Следователь пришёл в негодование:
― Тысяча чертей! Свои амурные дела вы потом уладите! Но если в данном случае имело место отравление, я должен знать, кто отравитель.
― Отвечай же, отвечай! ― с пылающим лицом воскликнула девушка. ― Отвечай!
― Ну, ежели вы так настаиваете, будь по-вашему. Я расскажу. В охатской степи я повстречался с кочующей цыганской семьёй. Перед шатром стояла красавица девушка с чёрными, как уголь, глазами. Она окликнула меня и пригласила к себе. Цыгане жарили поросёнка. У них я веселился, пил вино. Мне показалось, что у вина какой-то горький привкус. Но поцелуи молодой цыганки были так сладки, что заставили меня забыть всё на свете.
― Ты врёшь! Врёшь! Врёшь! ― вскричала девушка. ― Эту сказку ты придумал сейчас.
Табунщик только ухмыльнулся. Правой рукой он схватился за затылок, прищёлкнул левой и запел ту же песню:
Как же не быть добрым свету? Девушка-цыганка, девушка-мадьярка, одного вы цвета!Он не сейчас выдумал эту сказку, а ещё в ту мучительную ночь, когда Жёлтая Роза поправляла ему подушку и прикладывала ко лбу примочки. В его раскалывающейся от боли голове родилась тогда эта сказка, которая должна была спасти неверную возлюбленную.
Следователь с досадой стукнул кулаком по столу:
― Не разыгрывайте комедии!
Табунщик сделал серьёзное лицо:
― Я, ваше благородие, не разыгрываю комедии. То, что я сказал, сущая правда, клянусь господом богом.
И он поднял вверх три пальца.
― Нет! Нет! Не клянись! ― умоляла девушка. ― Не губи свою душу!
― Чёрт бы вас подрал! Вы оба рехнулись, ― крикнул следователь. ― Господин писарь, запишите показание табунщика о девушке-цыганке, которую он обвиняет в совершении преступления. Пусть её разыщет полиция. А вы можете идти. Если понадобитесь, вас вызовут.
И Клари отпустили, правда после того, как следователь по-отечески прочёл ей нравоучение.
Шандору пришлось ещё немного задержаться, чтобы выслушать и подписать протокол показания.
Клари поджидала его в коридоре. Лошадь табунщика уже была привязана к акации.
Выйдя от следователя, он первым делом направился к доктору поблагодарить его за заботливый уход.
Доктор, как официальный свидетель, тоже присутствовал на допросе и всё слышал.
― Ну, Шандор, ― сказал он парню, после того как тот поблагодарил его, ― я видел в театрах многих знаменитых артистов, но ни один из них не играл бетяра лучше тебя.
― Разве я плохо поступил? ― серьёзно спросил тот.
― Ты честный малый, Шандор, и поступил правильно. Скажи доброе слово бедняжке Клари; она сама не понимала, что делала.
― Я на неё и не сержусь. Да благословит вас бог, почтенный доктор, за всю вашу доброту.
В коридоре Клари схватила его за руки и заступила ему дорогу.
― Шандор! Что ты с собой сделал? Ты обрёк свою душу на вечные мучения! Ты дал ложную присягу, выдумал лживую историю, и всё это ради того, чтобы спасти меня. Ты отрёкся от своей любви для того, чтобы меня не избили плетьми, не отрубили мне голову на плахе. Зачем ты это сделал?
― Это моё дело. Но знай, что с сегодняшнего дня я презираю, ненавижу одного из нас. Не плачь. Не тебя. Я не могу больше смотреть в твои глаза, так как в них вижу себя. Я теперь не стою даже этой ломаной пуговицы, что оторвалась от моей жилетки. Ну, бог с тобой. ― С этими словами он отвязал от акации своего коня, вскочил на него и умчался в степь.
Девушка долго смотрела ему вслед, пока глаза её не помутились от слёз, затем подняла с земли брошенную им пуговицу без ушка и спрятала её у себя на груди.
Всё случилось именно так, как предсказывал гуртовщик: когда Ферко со своими помощниками пригнал стадо к полгарской переправе Тиссы, Шайо и Гернад вышли из берегов. Вода поднялась так высоко, что затопила настил моста. Паром выволокли на сушу и привязали к прибрежным вербам. Бурлящие илистые воды вырывали с корнями деревья и уносили их. Дикие утки, нырки и бакланы стаями плескались в воде, не боясь охотников.
Отсутствие переправы было бедой не столько для графских коров, сколько для торговцев, которые спешили из Дебрецена и Уйвароша на онодскую ярмарку и чьи подводы стояли теперь в грязи под открытым небом. Торговые люди, удручённые, сидели в единственной комнате корчмы возле пристани.