Желтые перчатки

Лето выдалось неуютное. Если бы не радостное настроение, дарившее по случаю исторических победных дней, переживаемых страной, пребывание в городе могло бы вогнать в полное уныние. Неделя непрерывных дождей сменялась двух- и трёхдневными самума-ми, несущимися над городом жёлтыми тучами песку, ворохами листьев, «сбитых с деревьев хлещущими порывами ветра — то знойного, как в Африке, то такого холодного, что в середине июля нельзя было показаться на улицу без пальто.

Трудно сказать, кто из нас двух был прав: Кручинин, упрямо мёрзший на даче, или я, столь же упрямо глотавший московскую пыль. У.каждого

Правда, было и известное преимущество в том, что мы встречались не каждый день: я больше времени отдавал литературной работе, шаг за шагом восстанавливая похождения Нила Кручинина.

Тот, кому не доводилось бывать в моей роли — некоего вольноотпущенника при маленьком цезаре криминалистики, каким был в моих глазах Кручинин, — не может себе и представить наслаждения, какое испытываешь, шаг за шагом, ниточка за ниточкой восстанавливая ход мысли удивительного человека.

Я настолько уверовал в силу его анализа, что в тех редких случаях, когда попавшее к нему в руки дело решалось не так, как предсказывал «Кручинин, я в своём дневнике оставлял его незаконченным. Мною всегда владела уверенность, что рано или поздно, под влиянием ли обстоятельств или по воле самого Кручинина, во такое дело будет перерасследовано, и тогда, говорил я себе, оно, конечно, решится именно так, как он предсказал.

Именно над одним из этих редких случаев я и сидел в одно июльское утро. Я старался решить вопрос: следует ли занести это дело в летопись кручининской жизни как нерешённое, или остаться верным себе я отложить его в уверенности, что рано или поздно оно снова всплывёт и будет доведено до конца? Должен признаться, что в решении отложить описание сыграла некоторую роль погода. Это был первый за две недели настоящий июльский день. Я с завистью думал о том, что именно в это время Кручинин, вероятно, лежит с книгой на берегу реки, решительно выкинув из головы, всё, относящееся к обычной его деятельности.

Я захлопнул записную книжку и с особенным удовольствием отметил щелчок замка в футляре пишущей машинки. Решено: еду на дачу!

Через десять минут я был побрит, через пятнадцать одет и через двадцать поворачивал ручку двери, намереваясь на двадцать первой минуте забыть обо всём, что оставалось у меня за спиной. Но именно тут-то над моей головой и задребезжал звонок. Полагая, что это не кто иной, как запоздавший, по обыкновению, почтальон, я уже готовился произнести вразумляющую тираду об отсталости нашей связи, но, к своему изумлению, вместо розовощёкой почтальонши увидел перед собой Анну Саввишну Гордееву, мать одного из лучших друзей Кручинина, инженера Вадима Ивановича Гордеева, и его невесту — молодую, красивую девушку. Был уже назначен и день их свадьбы, но почему-то она не состоялась. Что расстроило свадьбу, я не знал, но знал, что это послужило причиной ссоры Нила с Вадимом.

Посещение женщин меня удивило. Сам я очень редко бывал у Гордеевых. Вадим был у меня раза два-три, и то, кажется, только вместе с Кручининым.

Анна Саввишна была маленькой живой старушкой, чистенькой, седенькой, ласковой, хлопотливой. Нынче такие старушки уже почти перевелись. Увидев меня, она поджала сухие губы, стараясь сдержать слёзы. Нина ласково взяла её под руку и поспешно ввела в квартиру. Едва переступив порог передней, Анна Саввишна опустилась на стул и, дала волю слезам.

Девушка стояла возле неё совершенно молча, положив ей на плечо свою небольшую, но крепкую руку, и глядела куда-то поверх моей головы. Словно меня тут вовсе и не было. Однако она, по-видимому, меня достаточно хорошо видела. Вероятно, именно мой растерянный вид заставил её, не ожидая, когда успокоится старушка, объяснить причину их появления.

— Мы были у Нила Платоновича. Его нет. Нам сказали, будто вы знаете, как его найти.

— Но что же случилось?

Утерев слёзы концом кружевной косыночки, старушка пролепетала:

— Вадя… арестован.

Жизнь приучила меня ничему не удивляться, но тут и я не мог удержаться от возгласа удивления. Я знал Гордеева за очень скромного, трудолюбивого инженера, с головой погружённого в работу в своём научно-исследовательском учреждении. Он всегда производил на меня впечатление человека немного суховатого, крайне осторожного в суждениях, решениях и поступках. Временами эта сдержанность и самая его скромность производили на меня впечатление строгой продуманности. Я даже, помнится, как-то высказал Кручинину мнение о том, что считаю эту скромность Гордеева показной и что он представляется мне сухим карьеристом, таящим в глубине души большие планы на будущее.

— Побольше бы таких «карьеристов», — ответил мне тогда Кручинин.

Известие Анны Саввишны именно потому меня так и поразило, что я никак не мог себе представить, чтобы такой человек, как Гордеев, дал повод для ареста. Но раз таковой произошёл, то, значит, причина была и, вероятно, серьёзная. По пустякам у нас не арестуют. Однако ежели арест этот произведён не по уголовному делу, то едва ли есть смысл беспокоить Кручинина. Я знал его принципиальность в этом вопросе: Кручинин ни за что не нарушит своего обыкновения ни малейшим намёком не влиять на ход дела. Разве только со стороны, в той мере, в какой это не нарушит никаких процессуальных тонкостей и не может оказать ни малейшего давления на его коллег, он станет наблюдать за делом, чтобы иметь возможность оценить правильность их действий.

Поэтому я, не боясь показаться нескромным, попросил Анну Саввишну рассказать мне всё, что она знает о деле. Увы, она не знала ничего. Именно это и приводило её в смущение. Не веря тому, что ее Вадим мог совершить какой бы то ни было проступок, она была убеждена в ошибочности ареста.

Успокоив, как мог, старушку, я попытался получить дополнительные сведения у её спутницы. Но и она, по её словам, решительно ничего не могла добавить.

— И вообще, я так мало знала о жизни Вадима последнее время… с тех пор, как мы расстались…

Меня, естественно, заинтересовало: почему же она, несмотря на разрыв с женихом, оказалась здесь. Хотя я попытался задать интересующий меня вопрос, как мне казалось, обиняком, Нина сразу поняла, к чему я клоню. Нисколько не смущаясь, она объяснила мне, что чувства её к Вадиму остались прежними или почти прежними. Она, конечно, очень обижена и даже подавлена его переменой к ней, но её не покидает вера в то, что он к ней вернётся. Тут я впервые узнал и истинную причину их разрыва: увлечение Гордеева какой-то совершенно неизвестной мне особой по имени Фаня Львовна Ляндрес. Нина попросту называла её Фаншеттой — не то именем, не то кличкой, под которой эта особа была известна в своём кругу. Нина не могла мне уверенно сказать, каково социальное положение Фаншетты. Она знала только, что эта женщина, соломенная вдова лётчика, живёт одна, живет довольно широко и увлекла Гордеева настолько, что в последнее время он стал совершенно другим человеком.