Желтые ромашки
Шрифт:
— Что, сразу все деньги истратить хочешь? — пожал плечами «продавец». — Возьми-ка лучше вот это ведерко или двух солдатиков.
— Куклу, — настойчиво повторила покупательница.
— Кукла подорожала, — схитрил Андрюс. — Вот мячик можно.
Сигуте положила на прилавок все свои деньги. Губы у нее дрожали.
— Ты чего? — удивился Йонялис.
— Кукла плачет… — ответила Сигуте и, глотая слезы, отвернулась.
— Во балда! — засмеялся Андрюс. — Плачет… Ну, кто покупает? Чья очередь? Не теряйте времени! Самые лучшие товары! — торопил
Но почему-то больше никто не захотел ничего покупать. Может, им тоже показалось, что кукла плачет?
— Хватай — налетай! Подешевело! — пытался соблазнить покупателей Андрюс. — Объявляется дешевая распродажа! Торопитесь, пользуйтесь моментом!
Но ребята, тесным полукольцом обступив бойкого продавца, ничего не покупали, а только недружелюбно смотрели на него. Сделав вид, что ничего особенного не происходит, Андрюс наводил порядок на своем прилавке, перекладывал товары с места на место, посвистывал.
— Ну что? Будете покупать? — еще раз спросил он.
Ребята молчали, опустив головы.
Наконец Йонялис вскинул глаза и смело ответил:
— Нет. Не будем.
— Почему?
Ковырнув носком ботинка песок, Йонялис глубоко вздохнул.
— Ты не слышишь, как плачет кукла. Мы лучше будем без тебя играть.
— Не хотите, как хотите, — поджал губы Андрюс. — И зачем я только связался с этими малявками…
Он лениво, напоказ, потянулся и побрел в тенек, к густым кустам сирени, улегся на траву, долго, сквозь ветки смотрел на синий клочок неба, на проплывающие по нему обрывки белых облаков…
А возле песочницы снова, как воробьи, расчирикалась малышня.
«Неужели кукла вправду плакала? — подумалось вдруг Андрюсу. — Разве тряпичные куклы могут плакать?..»
КОШКА И ГОЛУБЬ
Аудрюс стоит на балконе. Глаза еще заспанные, волосы растрепанные, в руках шлейки от штанишек и картонная коробочка.
— Гули-гули-гули! — зовет он.
Внизу, на покрытом гравием дворе, топчутся голуби. Подскакивают, взлетают, бегают друг за другом или солидно прохаживаются. Ждут. Они слетаются сюда рано-рано, едва солнышко успеет выглянуть из-за невысокой крыши соседнего дома и залить двор своими лучами.
Живущие в нашем доме ребята отлично знают каждого из прилетающих сюда голубей. Кое-кого даже кличками наградили. Большой сизарь, любящий отгонять от крошек других, прозван Ворчуном. Тот, у которого плохо срослась сломанная лапка, — Хромушей. Но всеобщий любимец — Белокрылый. Он ослепительно белый. Как снег. Шея у него гордо выгнута, грудь колесом, а на головке, на самой макушке — ну совсем как шапочка! — желтеет взъерошенный хохолок.
Аудрюс сыплет из картонной коробки крошки, еще вчера вечером заготовленные, и, перевесившись через перила, наблюдает, как сбиваются голуби в кучу. Только Хромуша запаздывает — пока подойдет, глядишь, все уже склевали. Неужели в коробочке больше ничего нет? Мальчик вытряхивает остатки крошек в ладонь и бросает в сторонку, Хромуше.
Я занят. Сижу и пишу. И у меня нет времени смотреть вместе с Аудрюсом, как наперегонки завтракают голуби. Когда через минуту снова бросаю взгляд в окно, то вдруг вижу, что в тени кустов крадется кошка, пушистая, полосатая. Медленно, осторожно переставляя лапы, почти ползком приближается к стайке голубей. Глаза — как два острых шила, шея вытянута, голова чуть ли не по земле стелется.
— Не смей, Мурлыка! Брысь! Брысь! — кричит Аудрюс с балкона.
Голубей как ветром сдуло с посыпанного гравием двора. Но Хромуша очутился в когтях у кошки. Он бьется, машет крыльями. Кошка отскочила, но тут же вновь кидается на голубя.
— Брысь, Мурлычища, брысь! — вопит Аудрюс.
Я забыл о том, что работаю, пишу. Оглядываю стол. Чем бы запустить в эту разбойницу? Пепельницей? Стеклянная, разобьется. Настольным календарем? Горшком с кактусом? А может, вот этой деревянной белочкой на подставке, которая грызет большущий грецкий орех? Жалко. Мне ее друг ко дню рождения подарил… Слышу, как по лестнице дробно стучат каблучки. Хлопает дверь подъезда. Наверно, Аудрюс. Точно. Он. Выскочил во двор. Озирается.
Где кошка? Где голубь?
Что-то зашуршало в кустах. Аудрюс бросается туда. Мурлыка с голубем в зубах пытается перебежать двор и скрыться в доме.
— Ах ты, противная! — Аудрюс подбирает комок земли и бросает в охотницу. Та оставляет голубя и молнией ныряет в подвальное оконце, куда ссыпают уголь, чтобы зимой топить котел.
А голубь лежит на середине двора и не шевелится. На шее и грудке красные бусинки. Кровь.
Вижу, как Аудрюс поднимает голубя, подносит к лицу, что-то шепчет. Может, пытается своим дыханием отогреть убитую птицу?
А на лестнице снова перестук шагов. Во дворе появляются Расяле с Гедрюсом.
— Вот… — протягивает им Аудрюс сизаря.
У ребят вытягиваются лица.
— Кто? — спрашивает Гедрюс.
— Мурлыка. Я с балкона видел. Подобралась да ка-а-к цапнет!
— Противная! — возмущен Гедрюс. — Мы ее судить будем.
— Даром ей это не пройдет, — соглашается Расяле.
Не зная, что делать дальше, ребята топчутся посреди двора, не сводя глаз с мертвого голубя.
— Надо его похоронить, — предлагает наконец Расяле. — Вон там, под кустами.
Они находят палки и копают ими ямку, выгребая землю руками.
А во двор снова слетаются голуби и, словно ничего не случилось, расхаживают, греются на солнышке.
Я беру ручку и продолжаю писать. Но меня опять отрывают.
— Что тут случилось? — раздается голос Розите. На девочке цветастое платье, в волосах огромный бант. В руке у Розите апельсин. Корка нарезана ровными лепесточками и отогнута вниз: кажется, что девочка держит не апельсин, а большой белый цветок с желтой сердцевиной.