Шрифт:
Глава 1
Сущий Злодей заставил их притормозить. По реву двигателя я понял, что они ехали слишком быстро, но не оглянулся, так как сидел на дереве и мастерил качели. Дерево, огромный старый тополь высотой не меньше пятидесяти футов, росло с другой стороны дома, у самого пруда.
Качели представляли собой длинный пеньковый канат диаметром в три четверти дюйма, к свободному концу которого я уже привязал джутовый мешок, набитый тряпками, и старое армейское одеяло. Смысл моей затеи заключался
Я оторвался от каната, когда они проехали Сущего Злодея, вернее, его могилу. Как обычно, до меня донеслись лязг, скрежет, противный скрип резины о металл. Если б они ехали на пять миль быстрее, машина могла лишиться одного-двух амортизаторов, а то и поломать ось.
Именно для этого и предназначалась могила Сущего Злодея: машины тормозили, и наши пять собак, восемь кошек, две козы, шесть уток и пара самых задиристых петухов в трех штатах и, возможно, в округе Колумбия не попадали под их колеса.
Сущим Злодеем звали девятилетнего рыжего кота, родившегося и выросшего на задворках Вашингтона. Я нашел его в темном переулке рядом с Салгрейв-клаб на Массачусетс-авеню, чуть не наступив на него. Он зашипел и царапнул мою лодыжку. Сопровождавшая меня дама, приехавшая из Лондона, хихикнула и сказала: «Сущий злодей, не правда ли?» Тогда ему было шесть недель. Или семь.
Сущий Злодей прожил пять лет в моем доме в Вашингтоне и еще четыре на ферме около Харперс-Ферри до того, как грузовик торговой фирмы «Сирс» не впечатал его в грязную проселочную дорогу, ведущую от шоссе к нашему дому. С той поры я ничего не покупаю у «Сирса».
Я похоронил кота на месте гибели, посреди дороги, и, чтобы отметить его могилу, насыпал курган из камней, земли и старых железнодорожных шпал, которые подобрал в Чарльзтауне. Вершина кургана, перегородившего дорогу, обманчиво закруглялась, и, если машина переползала его со скоростью, превышавшей десять миль в час, приходилось выправлять бампер и капот.
Позднее, по-прежнему в трауре по Сущему Злодею, я построил еще двадцать курганов, через каждые пятьдесят футов, и поставил щиты с надписями: «ПЯТЬ МИЛЬ В ЧАС — ЭТО ОТНОСИТСЯ К ВАМ», «ОХОТА ВОСПРЕЩЕНА», «ДЕРЖИТЕСЬ ПОДАЛЬШЕ — НАРУШЕНИЕ ПРАВА СОБСТВЕННОСТИ КАРАЕТСЯ ПО ЗАКОНУ», «ОСТОРОЖНО, ЗЛЫЕ СОБАКИ». Никто, естественно, не обращал внимания на щиты, но после Сущего Злодея машины буквально подползали к дому.
Из-за поворота показался новенький «Мерседес 450 SEL», скорее всего, взятый напрокат. Водитель не пытался увеличить скорость, но лучи полуденного солнца, отражавшиеся от ветрового стекла, не давали разглядеть его лица. Я провожал «мерседес» взглядом, пока он не скрылся за растущими перед домом соснами.
Я завязал еще один узел, когда на веранду вышла Рут и посмотрела наверх.
— К тебе гости.
— Ко мне или к нам?
— К тебе, мистер
— Ага.
— Да, — кивнула она. — Ага.
— Ну, может быть, тебе стоит сказать, что меня нет?
— Я уже сказала им, что ты дома.
На мгновение я задумался.
— Хорошо, зови их на веранду. Мы поговорим здесь.
— Вам что-нибудь принести?
Я вновь задумался, пытаясь вспомнить вкусы мистера Мурфина и мистера Квейна.
— Принеси пшеничное виски. Они оба пьют пшеничное виски.
— Хорошее виски или другое?
— Другое.
— Я так и думала. — Рут повернулась и ушла в дом.
На веранде появились Мурфин и Квейн, посмотрели направо, налево, на пруд, только не вверх. Я разглядывал их несколько секунд, может быть, не меньше десяти, думая, что они постарели, погрузнели, даже поседели, но выглядят очень неплохо.
— Эй! — крикнул я, и они вздрогнули от неожиданности.
— Харви, — сказал Мурфин, и Квейн добавил: — Как поживаешь, черт побери?
— Нормально, — ответил я. — А вы?
— Не жалуюсь, — улыбнулся Мурфин, и Квейн признал, что у него все в порядке.
Мы все еще смотрели друг на друга. Я видел двух мужчин, которых знал уже больше десяти лет, но последние три-четыре года нам не приходилось встречаться, то есть Уэрду Мурфину было сейчас лет тридцать восемь — тридцать девять, а Максу Квейну, более молодому, — тридцать семь. Середина августа выдалась жаркой, они приехали без пиджаков, но при галстуках, хотя и с чуть ослабленными узлами. На Мурфине была светло-зеленая рубашка, на Квейне — белая в черную полоску, с петлицами на воротнике. Я помнил, что он всегда носил рубашки с петлицами, в которые вставлял изящные золотые булавки.
— Качели, да? — спросил Мурфин.
— Ага, — ответил я.
— Прямо с веранды, — Мурфин сразу понял мой замысел. — С ограждения и в пруд. Черт, я бы хотел попробовать.
— Почему бы и нет? — Я начал спускаться с дерева. Схватившись за последнюю ветку, я повис в трех футах над ограждающим веранду барьером, отпустил руки, мягко приземлился на барьер и спрыгнул на пол. Мурфин и Квейн пристально наблюдали за мной, вероятно надеясь, что я шлепнусь на задницу, а может, стараясь понять, каких высот можно достичь благодаря упорным тренировкам. Я решил не говорить им, сколько раз залезал на тополь и спускался обратно.
Мы пожали друг другу руки, их рукопожатие так и осталось быстрым, крепким, я бы сказал, профессиональным, свойственным священникам, политикам и большинству профсоюзных функционеров. Потом я предложил им сесть, и они остановили свой выбор на парусиновых стульях, что зовутся режиссерскими в Голливуде и охотничьими в Америке. Как они называются в Виргинии, я не знаю.
Я предпочел качающуюся скамью, подвешенную на тонких металлических цепочках к потолку. Какое-то время мы сидели молча, привыкая друг к другу.