Жемчуг северных рек(Рассказы и повесть)
Шрифт:
— Отпускай, Ивановна, я еду, — возвестил он.
Павла Ивановна отскочила в сторону, и Карюха, выровняв шаг, пошла тропкой, пробитой под взгорком, к водопою. Павла Ивановна не отставала от них. Тишка слышал сзади её взволнованное дыхание.
— Вот видишь, Тиша, — приговаривала она, — всему научиться можно.
Тишка уже смотрел не под ноги, а вперёд. Ему уже не терпелось даже поторопить лошадь, но было жалко Павлу Ивановну, неотставой семенившую сзади: ей-то за лошадью не угнаться.
Мимо прогарцевал, обойдя их, Митька Микулин. Тишка, не в силах сдержать прыти, распиравшей его, подбодрил недоуздком лошадь. Карюха, настороженно прянув ушами, пошла впритрус, но тут же сбавила темп, почувствовав, видно, что Тишка мешком подпрыгивает на её крупе.
— Не всё сразу, Тиша, — услышал он голос Павлы Ивановны. — И то для первого разу хорошо сидишь.
Тишка снова приободрился. Вот погоди, Ивановна, после обеда он будет работать вместо Славки. На запряжённой-то Тишка покажет класс! Уж братцу-то разлюбезному он нос утрёт: Славка полдня проработал, а всё кособенится, будто с полминуты назад на лошадь сел.
Тишка приосанился ещё молодцеватей. Ощущение было такое, что у него вырастают усы и ветер шевелит их, как у Будённого.
Они подъезжали к единственному под Полежаевом месту, где Берёзовка, закругляясь, намыла песчаную отмель. Вода здесь уже не казалась чайной, она струилась по песочному ложу, омывала серебристые бока обленившихся пескарей, которые сонно таились у дна, скатывалась на повороте в глубокий омут, раздвинувший свои берега широкой чашей. Это было купалище Полежаевской ребятни. На середине омута даже мужиков скрывало «с ручками», а уж Тишка и не пытался нащупать ногами дна, потому что на глубине били ключи и нижний слой воды был холодный, будто в колодце.
Луга в этом месте затянуты не болотной осокой, а тимофеевкой, перемешанной с отцветающим клевером. Здесь и предстояло пасти лошадей.
Тишка пришпорил голыми пятками Карюху, но она не ворохнулась, только навострила уши, сохраняя прежний размеренный шаг.
— Карюха, быстрее! — взмолился он.
Митька Микулин был уже на берегу омута. Тишке не хотелось от него отставать, когда тот будет съезжать в воду.
Митька, слава богу, чего-то замешкался. Он вроде бы даже перебросился с кем-то словом, оглянулся на вытянувшихся цепочкой всадников.
Тропка наконец выскочила к реке, и Тишка, обомлев, увидел внизу Алика. Алик, закатав штаны, сидел на высушенном солнцем песке.
— Альберт! — закричал восторженно Тишка. — А мы лошадей привели поить!
Алик не удостоил его ответом, даже демонстративно отвернулся к воде.
«Слюнки текут от зависти», — догадался Тишка. Тишку ведь, как воробья, на мякине не проведёшь: он сразу сообразил, что к чему. И то, что Алик завидует ему, сидящему верхом на лошади, бескрылого Тишку одарило широкими крыльями. Ещё позавчера Тишка был у Алика на побегушках и от Алика зависело, дадут ему вскарабкаться на качели, дадут заглянуть в подзорную трубу или не дадут. А сегодня Тишка на равных со всеми, сегодня после обеда он, вместо Славки, будет даже траву возить. Знай, Аличек, наших!
Тишка гикнул и первым направил лошадь к воде. Карюха зашла в реку, нагнулась над струистой водой, едва не вырвав из Тишкиной руки повод. Её круп сразу сделался покатым, и, чтобы не съехать по нему в воду, Тишка вынужден был скукожиться, уперевшись руками в лошадиную спину.
— Тиша, да ты ногами держись, — подсказывала Павла Ивановна.
Тишка выпрямил спину, даже прогнул её немного назад, переместив центр тяжести тела в ту невидимую точку, которая помогает всаднику держать равновесие, и опять почувствовал, что ноги приобрели опору.
Карюха пила долго, и Тишка представил, сколько бы ему довелось таскать воды вёдрами, если бы поить лошадей стали около силосной ямы, как он поначалу предполагал.
Алик поднялся с песка, отряхнул штаны.
— Ну, я, пожалуй, пойду, — возвестил он.
Павла Ивановна остановила его укорным вопросом:
— И чего это ты, парень, откалываешься от всех?
Алик и её слова пропустил мимо ушей, завышагивал босыми ногами по песку в сторону тропки.
— Нет, у нас шатунов в Полежаеве отродясь не бывало, — продолжала тянуть своё Павла Ивановна. — У нас все ребята работные… Ну-ко, такая пора стоит: каждые руки на вес золота…
— Вот и гребите своё золото! — разозлился Алик. — А мне оставьте моё!
Павла Ивановна всплеснула руками:
— Ну-ко, какого лоботряса воспитала Мария Флегонтовна… Работать не хочет…
Алик замедлил шаг и, не оборачиваясь, вызывающе бросил через плечо:
— Хорошо, что вы, Павла Ивановна, не мужчина.
Павла Ивановна снова всплеснула руками.
— Ну вот, правды-то и сказать нельзя… Да ты не сердись, не сердись, — попыталась остудить она Алика. — На сердитых-то воду возят.
Алик выбрался на тропу, раскатал на ногах штанины.
— «Не сердись», — усмехнулся он. — Обозвали по-всякому — и «не сердись»…
— Ой, это разве по-всякому? — засмеялась Павла Ивановна, норовя смехом снять напряжение. — Я по-всякому-то старика своего ругала, Василия Петровича. Вот уж его по-всякому… А тебя приструнила только, что от ребят откалываешься. Все работают, и тебя приглашаем в нашу бригаду.
— Спасибо, — надул щёки Алик.
— Спасибом сыт не будешь, — отвесила ему ответный поклон Павла Ивановна.
Алик повернулся, чтобы уйти. И тут встрял в разговор Славка:
— Альберт, в самом деле приходи к нам в бригаду. У нас весело.
Он сидел на лошади скособочась. Ни за что не подумаешь, что ему в такой позе весело.
Алик метнул в него уничтожающий взгляд и заключил:
— Каждому — своё: кому — веселье, а кому — поиск.
Непонятно как-то заключил. Тишка даже выпятил нижнюю губу — верный признак, что ничего не понял.
Алик вразвалочку пошёл по тропе к деревне.
По всему видать, доволен собой: сразил-таки на прощание Славика. И Славка не пытался делать вид, что ничего не случилось, хмурился и сопел.