Жемчужина гарема

Мейсон Конни

По-видимому, купание не причинило Брайану особого вреда. Он стоял на палубе шхуны, пытаясь отжать воду из одежды, грозя кулаком «Королю Генриху» и время от времени в бешенстве топая ногами.

— Все это крайне неприятно, — выразил свое недовольство капитан Эштон. На вверенном ему судне никогда не случалось ничего подобного. Только титул Марка и его дружба с королем удерживали капитана от того, чтобы отдать приказ арестовать его. Но поскольку серьезный урон был нанесен только гордости Брайана, капитан решил закрыть глаза на самоуправство герцога. По правде говоря, он и сам был не в восторге от мистера Кента.

— Вы

получите должное вознаграждение за все отступления от распорядка, капитан, — пообещал Марк в надежде смягчить сердце капитана. — Как только мы доберемся до Марселя, в мое распоряжение поступит значительная сумма, и я оплачу проезд и возмещу убытки, которые мы вам нанесли.

Заметно утешившись, капитан кивнул.

— На «Короле Генрихе» мало пассажирских кают, и то они уже все заняты. Мою собственную я уступил леди, но думаю, офицеры не откажутся слегка потесниться. Подождите здесь, пока я не сделаю необходимые распоряжения.

Криста была одна у себя в каюте, расположенной на носу и имевшей второй выход на палубу, откуда можно было любоваться бескрайним морским простором. Там она и стояла, с горечью размышляя о неудавшейся жизни, о бесчисленных ударах судьбы. Она не слышала, как открылась дверь каюты, как не слышала и легких шагов, приглушенных к тому же толстым ковром.

Когда ее обхватили за талию сильные руки, она задохнулась от негодования.

— Брайан, как ты смеешь…

Но руки сжались крепче, так, что ей стало трудно дышать. Она круто повернулась, и ее испуганные глаза окунулись в изумрудно-зеленую бездну.

— Сожалею, что вынужден тебя разочаровать, — сказал Марк, — но твой друг больше не является пассажиром «Короля Генриха».

— Больше не… — Она засмеялась. — Что ты с ним сделал? Выбросил за борт?

— Совершенно верно, — ухмыльнулся Марк, ослабляя объятия. — Тебе его жаль, Криста? Он не имеет права красть то, что принадлежит мне. Ты моя, Криста.

— Твоя, Марк? А я действительно твоя? Или я нужна тебе только тогда, когда ничего от тебя не требую? — презрительно проговорила Криста.

— Ты имеешь полное право сердиться, любовь моя, но согласись, ты сама подтолкнула меня к тому, что я сделал. Почему ты покидаешь Лондон, когда я так просил тебя остаться?

— Ты думал, что я буду дожидаться, пока ты не придешь в чувство? Я знала, что ты вернешься, как только поймешь, что никто, кроме тебя, не может быть отцом моего ребенка, но никак не думала, что ты исчезнешь так надолго. Я стала подозревать, что ты вернулся к Уиллоу. И вот тогда я решила, что ты мне не нужен, так же как не нужен ни один другой мужчина. Я достаточно богата, чтобы вырастить ребенка без посторонней помощи.

— Ты уверена, что я тебе не нужен, любовь моя? — Он посмотрел ей в глаза смелым и открытым взглядом. — И ты думаешь, я позволю, чтобы меня лишили моего ребенка?

Ее сердце подпрыгнуло от радости, и ее охватило страстное желание прижаться к нему. Но она ни за что не даст ему почувствовать, что всегда готова упасть в его объятия, как бы он себя ни вел.

— Если бы тебе было дело до ребенка, ты обрадовался бы, вместо того чтобы выражать сомнение, — прозвучал ее горький упрек.

— Прости меня за это, Криста, прости. Но ради Аллаха, попытайся понять мои чувства. Что я знал? Я знал, что ты беременна и что едешь куда-то с Кентом. Если бы ребенок был моим, такая мысль

не пришла бы тебе в голову. Меня охватил такой гнев, что я побоялся оставаться с тобой в одной комнате. Мне нужно было как-то выплеснуть ярость, и вот я забрел в какой-то кабак и напился.

Я пил и проклинал свою необузданную ревность. Я больно тебя обидел и молился о том, чтобы ты простила меня. Но на меня навалилось все разом — бессмысленная смерть родителей, предательство Абдуллы, изгнание, — и мне стало так больно, что я ничего не мог с собой поделать — оставалось лишь искать забвения на дне бутылки. Я очнулся только сегодня, когда меня нашел Аллен. И, к своему ужасу, я узнал, что через час ты уезжаешь во Францию.

— Марк, я чувствую такое опустошение, — с тоской проговорила Криста. — Я не знаю, смогу ли простить тебя, я не уверена даже, что я… что я тебя хочу. — Она говорила неправду, но Марк был слишком уверен в ее любви. Она хотела, чтобы он тоже почувствовал боль, чтобы им тоже овладело сомнение, которое так истерзало ее душу.

— О нет, прекрасная сирена. Ты меня хочешь. Хочешь так же, как я хочу тебя, — пробормотал он в ответ. Марк словно обнял ее взглядом, и его охватило тепло, как от глотка бренди. С томительной медлительностью он приблизил губы к ее губам. Его поцелуй был полон необузданной страсти и нетерпения. Он настойчиво раздвинул ее губы губами, а его язык с силой вошел во влажное тепло ее рта, затрепетал, получив ответ, который она пыталась сдержать, но не смогла. Поцелуй длился и длился. Когда она уже испугалась, что потеряет сознание, он оторвался от нее и заглянул ей в глаза. Они замерли в ожидании, столь же полном манящего обещания, как теплый, напоенный ароматами ветер, который дул с моря. Когда их глаза встретились, весь гнев Кристы исчез, переродившись в желание, жажду, утолить которую мог только этот человек. Ее тянуло упасть в его жаркие объятия и остаться там навсегда.

Проворные пальцы Марка нашли тесемки на спине ее платья, и как по волшебству оно упало, обнажив гладкие плечи и верхнюю часть сливочно-белых грудей. Легким движением он дернул шнурок, стягивающий ворот сорочки, и в следующее мгновение она уже летела в сторону.

При виде этого бесконечно соблазнительного, совершенного тела Марк застонал, положил руки на прекрасные фарфоровые полусферы, увенчанные кораллами, и поднес их ко рту, поцеловал сначала один сосок, потом другой. Неудовлетворенный столь скудной пищей, снедаемый желанием видеть обнаженным ее тело целиком, ощутить вкус каждой его частички, он быстро освободил ее от остатков одежды и скинул свою.

Марк стоял перед ней, гордый своей наготой, а она, затаив дыхание, созерцала эту ожившую статую — воплощение мужской силы и красоты. Ее взгляд медленно перемещался от широких плеч к узкой талии, мускулистым бедрам. Густая поросль курчавых волос покрывала его грудь, спускаясь узкой лентой к чреслам, где она снова расширялась, образуя покров, из которого вздымалась напряженная мужская плоть, в которой пульсировала жизнь.

Он радостно и гордо улыбнулся, поймав ее благоговейный взгляд. Привстав на цыпочки, вытянувшись как струна и выгнув спину так, что ее соски касались его груди, она всем телом тянулась к нему, как самое совершенное воплощение грез. Его взгляд влекло к золотистому треугольнику между ее бедрами, как ночную бабочку влечет пламя свечи.