Жемчужина Тамерлана

Баскова Ольга

Карим попытался улыбнуться, но пересохшие от волнения губы не слушались.

– Да. – Он приложил руку к груди. – Я понимаю, в это трудно поверить, но факты говорят сами за себя. – Маликов рассказал про чайхану, старца в белой чалме и свое видение.

Жуков слушал очень внимательно, не сводя с посетителя своих пронзительных голубых глаз.

– Значит, вы уверены, что проклятие Тамерлана действует? – спросил он, когда кинооператор закончил.

Маликов побледнел:

– Да,

я уверен. Иначе как объяснить все, что произошло после вскрытия могилы?

Георгий Константинович подошел к окну. На размокшей земле матово поблескивали антрацитовые лужицы. Печальный березовый листок, слетевший с ветки, одиноко покружился в воздухе и плавно опустился на размякшую глину.

– И что же вы хотите? – уточнил генерал, повернувшись к собеседнику, смотревшему на него с надеждой.

– Я так понимаю, что все отменить может только товарищ Сталин, – при упоминании фамилии вождя всех времен и народов Карим побледнел. – Если вы сочтете нужным сообщить ему…

Жуков опустил голову и задумался.

Разговор с кинооператором произвел на него впечатление, о котором он боялся признаться. С одной стороны, все выглядело довольно фантастическим. О таком пишут в восточных сказках, но не воспринимают всерьез. С другой стороны, Маликов был прав. Раскопки могилы повлекли за собой череду неприятных и необъяснимых с точки зрения науки событий. Но стоит ли сообщать о них Сталину? Как воспримет Иосиф Виссарионович такую странную просьбу о возвращении останков Тамерлана в Самарканд? Не посмеется ли, не захочет ли наказать его?

Семочкин принес два стакана темно-янтарного чая, и Георгий Константинович улыбнулся Кариму:

– Угощайтесь.

Кинооператор опасливо придвинул к себе стакан и начал пить маленькими глотками. Он подумал о том, что давно не пил настоящего чая. Этот напиток показался ему божественным, хотя на его родине чай заваривали по-другому, и он получался безумно ароматным и вкусным.

А Георгий Константинович размышлял о том, как донести до Иосифа Виссарионовича все, что он сегодня услышал. Он понимал, что, несмотря на абсурдность просьбы, не сможет отказать кинооператору и умолчать об этом. Сталин должен знать, что случилось в Самарканде. Если он сочтет нужным ничего не предпринимать – что ж, это его выбор. Но что-то подсказывало генералу, что вождь не станет смеяться. Не станет, потому что считает Тамерлана уникальной личностью.

А ведь он и правда был уникальным полководцем. Георгий Константинович подумал, что не знает о жизни Тимура почти ничего – так, общие факты. Вот закончится война – а она обязательно закончится, – и тогда он займется самообразованием, прочитает о Железном хромце. Наверное, у него была очень интересная биография.

Глава 4

Кеш. 1336 г.

Эмир Тарагай мчался по пыльной серой дороге, подгоняя своего гнедого. Он хотел вернуться в Кеш засветло. Мысль о том, что любимая жена, возможно, сегодня подарит ему сына, грела

душу, и всадник прижимался к угольной гриве своего скакуна и шептал ласковые слова, будто скакун мог услышать своего хозяина.

Тарагай подумал, что в роду Чингисидов (все-таки Чингисхан их родственник, пусть и очень дальний) сегодня прибавится: родится еще один воин.

Он был уверен: будет мальчик. Об этом говорил и местный колдун, прижимая к узкой костлявой груди жилистую коричневую руку.

«У ребенка должно быть звучное имя», – решил Тарагай, с нетерпением вглядываясь в даль и думая о том, что сегодня утром его поразил необычно красный, кровавый закат.

Селения Кеш, укрывшегося среди высоких гор, еще не было видно. Всадник миновал небольшую зеленую долину, въехал в алычовую рощу с едва раскрывшимися почками, мирно раскинувшуюся возле ручья с хрустальной водой, и издал радостный возглас, наткнувшись на камышовую юрту. Это было жилище его друга и помощника, а совсем неподалеку, в каких-то десяти метрах, возле шумливой реки, Тарагая ждал родной дом.

Всадник лихо подскочил к жилищу, спешился и, отпустив коня пастись, заглянул внутрь. В юрте было жарко, так жарко, что мужчине показалось: кто-то поднес к его лицу пылавшую головню. Глиняный светильник едва освещал скромное жилище. В сумерках он едва разглядел неподвижное тело жены на овечьих шкурах и суетившуюся возле нее старуху-повитуху.

Увидев хозяина, повитуха замахала руками и быстро заговорила:

– Нельзя, нельзя, уходи, уходи.

Жена шевельнулась, будто очнувшись от забытья, и застонала. Тарагай медлил, и старуха злобно сверкнула щелочками глаз.

– Я же сказала – уходи.

А потом добавила более миролюбиво:

– Снаружи подожди. Позову.

Ему хотелось закричать на нее, ударить, но мужчина сдержался, лишь послушно вышел, вдохнув живительный свежий воздух.

Снова раздался стон, и Тарагай, закрыв лицо руками, сам застонал от бессилия, от невозможности помочь любимому человеку. А потом послышался жалобный кошачий писк, и из юрты вынырнула повитуха.

– Сын у тебя. Заходи.

Тарагай провел рукой по лицу, смахивая капли пота, и вошел в дом. Жена белым пятном лежала на шкурах и тяжело дышала. Рядом с ней шевелилось что-то красное и крошечное.

Повитуха ловко подхватила младенца и поднесла его Тарагаю.

– Вот, гляди. Богатырь какой.

Мужчина бережно взял горячее тельце, и ребенок заплакал, словно протестуя.

– У него белые волосы, – гордо сообщил отец старухе. – А еще сгусток крови в кулачке. Он будет хорошим воином.

Повитуха закивала, и ее дряблые щеки затряслись.

– Все мы знаем, что у нашего Чингисхана при рождении тоже были белые волосы и сгусток крови, – прошамкала она.