Жена для отщепенца, или Измены не будет
Шрифт:
Магичка развернулась от окна:
— Каких мертвяков, Диньер?
Вольник, закончив разминать тело, охотно принялся объяснять:
— Там три… по моему, да. Три небольших, старых кладбища. От Громмана, Сарта — Фрет и Ракуэна. Жена Саццифира где — то на одном из них, кажется, похоронена…
Эмелина поерзала на сидении.
Льерде Ланнфель стало немного жутковато. Нет, никаких атрибутов, связанных со смертью, девушка никогда не боялась. От природы отличавшаяся изрядной нечувствительностью к тому, что на впечатлительных особ всегда навевает ужас,
Мертвое тело, оно и есть — мертвое. Неподвижное. Безопасное. Что куча неживой плоти может сделать живому? Да ничего. Ровным счетом ничего.
Что там уж говорить! Деревяшка Эмми и в призраков — то мало верила, воспринимая страшные сказки из книг просто как сказки. А слышанные в детстве жуткие байки просто как байки.
И, если б не то, милое свидание с гниющим, обугленным трупом свёкра в купальне, так и считала бы Эмелина Ланнфель до сих пор все подобные россказни — враньем.
Равно, впрочем же, как и грозных лемейр — драконов, вроде как давным давно покинувших Гран — Талль.
Но вот теперь, вопреки всему, включая рассудок и здравый смысл, выходило, что сказки правдой оборачиваются, в то время, как и всё привычное — ложью…
А посему, всякое возможно ожидать от старых кладбищ. Всякое…
От этого — то и было жутко.
— Так жена Ракуэнского льерда здесь, Диньер? — переспросила, прищурившись и глядя на мужа в упор — На общем погосте? С людьми? Странно! Эти же, боевые маги, вроде людей не жалуют? Что ж он… свою половину к ним положил?
Вольник отрицательно покачал головой:
— Здесь есть один погост только для магов, Эмми. В Ракуэне никаких фамильных склепов, либо именных могил нет. Саццифир не позволял разбивать захоронения рядом с жильем. Не сторонник он такого. Брезглив и осторожен. Вот я и слышал, что его жена именно здесь, на местном кладбище закопана. Как на самом деле? Тут она или нет? Да хрен его знает. Вон… вон, смотри!
Протянув руку, Ланнфель ткнул пальцем в стекло.
Льерда подняла повыше булькнувший нагретым маслом, толстостенный фонарь.
Тот слегка качнулся, дрожащим светом выхватив из тьмы ограждение из спаянных меж собой толстых цепей, тянущееся ровно вдоль дороги.
— Это оно и есть, — сказал Диньер — Кладбище для магов. По моему, так… Точно. Оно! Для людей, значит, немного дальше. Ахаха, да! Вспомнил. Мы как — то с одним парнем из Академии туда бегали подношения воровать. Знаешь, на могилы приносят вино, булки и прочее? Ну вот, а мы их… того.
Эмелина сморщила нос:
— Идиоты! Нельзя такое делать. Вас не кормили, что ли?
— Ну почему? — подмигнул супруг — Кормили. Однако, к сожалению, не поили. А хотелось, Серебрянка! Не кривись, это не воровство. Просто вынужденная мера.
— Ага, обеляй себя, — фыркнула магичка — Обеляй.
Короткая дорога и верно, оказалась хорошо расчищена.
Экипаж шёл мягко, снег вкусно похрустывал под полозьями, тишина, звенящая морозцем, иногда нарушалась глухим фырканьем лошадей.
А, судя по редким вскрикам возчика и переговорам
— Так а там же торговцы едут, — ответил вольник на вопрос супруги — И стража впереди. Может, ещё кто за нами пристроился. Ну что, Серебрянка? Может, в битку? Проигравший выйдет из экипажа и помашет дохлым магам рукой. Что скажешь?
Эмелина нервно хихикнула:
— Иди ты со своей биткой, Приезжий. Нашел время, тоже умник. Лучше, вот что скажи…
Она просто должна была это спросить.
Однако же зная, как супруг ненавидит расспросы о матери, льерда всё же медлила.
Диньеру разговоры на эту тему всегда были неприятны. А уж в свете последних событий…
Хотя, после того, как Ланнфель узнал от Саццифира правду, он же и обратился прямо там, в кабинете Ракуэнского Хозяина. Мог ли внезапный оборот стереть из памяти истину?
Сам оборот этот недодракон не помнит. Так? Так.
Но помнит ли он то, что было сказано ему раньше?
Недолго поколебавшись, и наконец, насмелившись, Эмелина выдохнула вопрос.
— Да, — отстранившись от неё, отрезал Ланнфель — Да. Помню.
— Как думаешь, Диньер… Твоя мама… может быть здесь?
Ответ оказался резким и болезненным, словно шлепок по лицу мокрой ладонью или полотенцем:
— Понятия не имею. Не знаю. И знать не хочу.
Льерда надула щеки, тут же шумно выпустила воздух, помотав головой.
Придвинувшись к супругу, будто невзначай положила на сгиб его локтя осторожные пальцы.
— Знаешь, — начала тихо, ровно издалека — Я вот помню похороны моей матери. Очень хорошо помню. Когда мы выехали из дома, лил дождь… Причём, всё небо было черным, папаша ещё ругался, что по мокру либо весь день тащиться будем, либо завязнем где. Льерда Алисия его ещё тогда хорошо приструнила. «А ты, — говорит — Что? Опаздываешь куда?» Ну, значит, вот. Дождь этот лил и лил, всю дорогу. Когда же приехали, небо вдруг стало синим — синим! Такая светлота, весь Призонский Погост аки на ладони… Когда я с мамой прощалась, мне одна из Астсонов… ну, из наших… напомнила руку покойнице поцеловать и лоб. Так рука у мамы теплая была. Я ещё тогда испугалась, и давай вопить, что маму сейчас живьем… ну, того. Меня ещё здорово потом отругали! Дура я, да?
Захолодевший было, Ланнфель тут же отозвался на какой — то короткий то ли всхлип, то ли всхрип жены.
Мгновенно повернувшись к ней, резко и грубовато прижал к себе горячим, отчаянным, больным объятием.
— Ну, ну, — прошептал, упершись подбородком в теплые, пахнущие карамелью, серебристые волосы — Тихо, Серебрянка, тихо. Не плачь. Чего ты от меня хочешь? Я сделаю. Я всё сделаю, Эмми. Про мою мать рассказать тебе? Так нечего рассказывать! Я сопляком был, когда её… не стало. Ничего не помню совсем. Дальше… Саццифир не просветил меня, куда её закопали. Может, здесь. Может, на Призонском Погосте, кто знает? Может, на сельском кладбище, как отца. А может и здесь она… Эмми, девочка моя! Я, даже если её и увижу, не узнаю.