Жена для отщепенца, или Измены не будет

Пролог

Высокие, массивные, кованые тюремные ворота отворились с тяжелым лязганьем.

Мокрая, комковатая, утренняя дымка, зацепившаяся было за влажные пики, упала на землю, тут же расползаясь по ней противными, скользкими лужицами.

Всю ночь хлестал дождь. Начавшись ливнем, к утру он сошел на нет и, натужно морося всё же стих, оставив после себя неприятный холод и студенистые брызги, похожие на застывшее, серое желе или бульон из дешевой рыбы. Трясущийся паралитиком воздух и пах рыбой, казалось, осень никогда не бывает

приветлива в этой части Гран — Талльского Побережья.

— Давай, Ланнфель! — напутствовал охранник отбывающего этим утром из гостеприимных стен Призонского Каземата широкоплечего, рослого парня — Ха, ха! Я уже в предвкушении тишины, какая наступит здесь теперь, в твоё отсутствие! Хотя… ненадолго это, клянусь мамой и Гранталльским Кругом…

— Отвали, Пиор, — отозвался бывший арестант, натянув кепку — «летку» на свои светлые, лохматые волосы — «Ненадолго»… Век бы не видеть ни тебя, ни этих мест, олух поднебесный…

— Шуруй отсюда, — подбодрил охранник, с грохотом затворяя ворота, тяжело дыша и распространяя вокруг себя едкий аромат пива и табака — Хорошего тебе дня, ублюдок.

— Эй, жабий сын! — ответствовал Ланнфель через плечо, слегка повернув голову и оскалясь — Счастливо оставаться.

И, не вникая уже в сыплющиеся вдогонку ругательства, вольник бодро зашагал прочь от ворот каземата. Зло свистя сквозь зубы, крепко сжимая в кулаке лямку грустно повисшего мешка грубой ткани и давя подошвами тертых полусапог кислую, осеннюю грязь дороги.

Пройдя немного, внезапно замер, хрипло кашлянув, вглядываясь в туманную морось и чего — то ожидая.

— А, — тихо пробурчал себе под нос — Вот, похоже, и он…

Со ступеньки экипажа, только что остановившегося неподалеку, спрыгнул человек и, запахнув короткий плащ на объемистом брюшке, поспешил навстречу Ланнфелю.

— Ффух, — отдышался подбежавший, хлопая себя зачем — то по груди — Насилу успел! Вы Диньер Ланнфель? Ваши бумаги?

Быстро глянув в протянутую ему «отписную» и, не дав бывшему арестанту и рта раскрыть, затарахтел парадной трещоткой:

— Имение ваше, льерд, в ужасающем состоянии, как и финансы. Но что ж это я, однако? Поедемте в Призон, там снят для вас номер, а по дороге я всё расскажу… Есть способ быстренько уладить все неприятности!

— Знаю, наслышан, — обрел, наконец, голос вольник — Из писем знаю, что папаша мой обосрался перед смертью! Не мне нос воротить, понятно дело. Но всё же…

— Кортрен, — представился провожатый — Дюн Кортрен, поверенный друга вашего отца. Льерд Бильер… помните такого? Он чувствует вину перед вашим родителем, и хотел бы загладить её…

Ланнфель хмыкнул, не торопясь следуя за толстяком к ждущему их экипажу:

— И как же? Пройдоха Бильер даст мне денег? Нулевую ссуду, без процентов? Или что, сам заплатит папашины долги?

— Лучше! — замахал руками толстяк, неожиданно резво для своего грузного телосложения вертясь на каблуках — Лучше, молодой льерд! Прошу в экипаж…

Забравшись в повозку, добротную и крепкую, оба собеседника устроились друг напротив друга.

Экипаж тронулся с места, а Кортрен заговорил вновь:

— В Призоне, после отдыха в гостевом дворе, вы встретитесь с льердом лично.

Однако, мне велено предупредить вас. Во первых, не вздумайте хитрить или врать. Бильер — маг, как, собственно, и я — его не запутать. Повторяю, он решил вам помочь просто… исходя из чувства долга. Понимаете? И уж мой вам добрый совет… Не отказывайтесь. Предложение выгодное. Весьма выгодное!

Медленно проследив спокойный, но явно заинтересованный взгляд собеседника, Кортрен продолжил:

— Льерд Бильер готов принять вас в семью, льерд Ланнфель. Вот так. Вы женитесь на его воспитаннице, и все ваши трудности растаят, как весенний снежок под теплым светом.

Вольник упер кулаки в обтянутое кожей сиденье:

— Что за воспитанница? Та жирная дура, которую я помню?

Кортрен отрицательно качнул головой:

— Нет, льерд. «Жирная дура», как вы изволили выразиться, племянница Бильера, а не воспитанница. Она уже давно стала приличной женой и доброй матерью трех прелестных дочерей. Воспитанница, или… лучше… ммм, как бы это выразиться? Побочная дочь льерда Бильера. Однако же, не беспокойтесь — в жилах девушки, как, собственно и в ваших, нет ни капли крови простолюдинов. Её мать из низшей, но всё же знати. Не очень ваша невеста, правда, образована, да и характер, кхм… но зато молода и красива… Вот, льерд, прошу удостовериться.

Миг — и толстяк, выудив откуда — то из многочисленных, мягких складок плаща овальный медальон, быстрым, ныряющим движением вложил его в грубую ладонь Ланнфеля.

— И что? — не глядя в уже раззявленную, мелкую пасть миниатюры, хрипнул вольник — Красавица, говоришь? Кортрен, или как тебя там… Я бабьего мяса не видел двенадцать лет! Мне теперь любая бродяжка красоткой покажет…

Провожатый хитро улыбнулся.

Ну нет же, и впрямь весело было наблюдать, как только что недвусмысленно отозвавшийся о «бабьем мясе» головорез сжимал огранку медальона побелевшими на костяшках пальцами. Сжимал, безотрывно глядя на маленький, но довольно чёткий, шелковый портрет, тонкой и явно дорогой работы.

— Это она и есть, льерд, — шелестнул поверенный, довольно потирая ладошки и хихикая про себя — Эмелина Бильер. По матери Астсон.

Ланнфель захлопнул медальон.

— Из Астсонского Рода, что ли? — спросил. Тон голоса показался Кортрену странно дрожащим и хриплым — Бытовые маги?

— Да, льерд Ланнфель, — промурлыкал провожатый, как кот, обожравшийся жирной сметаны — Да. Этот союз вам выгоден, я же говорю. И вам, и вашему поместью… Невеста даст вам всё, деньги, утраченные титулы, имя, даст…

— Даст, — перебил вольник, упирая затылок в дрожащую стену экипажа и похабно скалясь — Даст, даст. А не даст, сами возьмём.

Кортрен, невероятно довольный результатами разговора, сдержанно улыбнулся. Намеренно рассказав только кое — что, и умолчав о многом, он не видел смысла раскрывать все карты до поры.

Зачем, если восхищенный, с горящими теперь мыслями и чреслами дурак Ланнфель, даже если и открой ему другую, неприглядную правду о будущей супруге, всё одно ничего не услышит и не увидит? Не услышал же он дурной птичкой было слетевшее с губ поверенного замечание о характере невестушки?