Жена фабриканта
Шрифт:
И в который раз она пожалела мужа. Этот большой и сильный человек вновь показался маленьким и жалким, хотя, стоял рядом, высокий, красивый и уверенный в себе, возвышаясь над ней. И в этом своём великодушном прощении брошенных им жестоких слов или деяний, находила Ольга выход из глубоких противоречий, встающих на пути их взаимного уважения, близости и душевного родства.
«Бедный, бедный Иван! Я знаю, ты – слабее, чем я! И совершенно запутался в своих метаниях. Ты просто не осознаешь, как ты неправ! Но это ничего, мой дорогой! Я помогу тебе и научу тебя! Это мой долг!» – с несгибаемым воодушевлением подумала она.
Будучи глубоко верующей, она давно определила для
Но как, же далека она была от истины!
Не понимала, да и никогда не поймет жена фабриканта, что в этой отчаянной борьбе за душу своего мужа дельца она давно проиграла и сражается с ветряными мельницами. Потому что на самом деле все обстояло не так, как ей казалось. Почему-то забыла она житейскую истину: только сам человек может определить для себя меру и цену своих поступков: и то, к какому берегу плыть и пристать. Каждый выбирает счастье по себе.
Только ей одной из них двоих, казалось, что ее муж запутался и мечется в поисках истины, как малый ребенок. Потому-то и говорит ей сейчас свои нехорошие, злые и несправедливые слова. А она, его жена так сильно желает ему помочь! Почему же он не понимает этого? Не понимает её устремлений? Добрая и бескорыстная женщина и мать, а вместе с тем и охранительница своей семьи, она и к мужу своему, крепкому и взрослому мужчине, относилась не как жена, а как мать, считая его личной собственностью, глупым и неразумным ребенком, которым ей обязательно должно и нужно управлять. Коли «попал к ней в руки»… И с завидным упрямством, лишь только звучал призывный гонг, она воинственно устремлялась на борьбу с ним самим за спасение его же души, стремясь доказать мужу неправильность его поступков.
Тем временем, ярко выраженное материнское и собственническое отношение жены было видно Ивану, и потому особенно злило и раздражало его. Иван Кузьмич был прожженный делец и твёрдый прагматик, не приемлющий полутонов и сантиментов. И уже давно не метался он между добром и злом, а прочно и жестко стоял на выбранной им позиции. И уж тем более, не допускал никакого давления со стороны жены по отношению к себе, своим взглядам и помыслам.
– Но вот ты сам признаешь, что вырвешь кусок из любого горла? – горячо начала она свое наступление на «ослепленного заблуждениями» мужа, – а Господь что говорит? Помнишь его: «Берегитесь любостяжания, ибо жизнь человека не зависит от изобилия его имения». Богатство, полученное неправедно – станет орудием. А как ты используешь полученное богатство? Не для служения людям и очищения от грехов, а для своих страстей. Неужели тебе безразлично, спасется ли твоя душа в конце жизни? – убеждала она его.
– Конец жизни нескоро, а потому пустой разговор, – охладил Иван ее пыл. Он изучающе глядел на жену. В такие моменты спора её намерения становились ему непонятны. У них был общий богатый дом, общее ложе, общие дети, общее хозяйство – неужели, жена хочет завладеть еще и его личным, внутренним пространством, подчинить себе, своей морали? Не бывать этому!
– Давай закончим. Разговор зашел далеко! И не советую больше читать мне морали. В какой-нибудь момент для тебя это плохо закончиться! – прибавил он угрожающе, – не забывай, что я твой хозяин и муж. И перед Богом свой страх имею, и ответ перед ним свой держать буду. Я душу свою перед Богом благотворительностью облегчаю! Ине вам о моей совести судить, хоть и жена ты мне, в горе и в радости! Не человекам судить, а Богу: кто спасен, а кто падет под землю, яки червь! – повторил Иван Кузьмич слова проповеди.
Однако от его сердитых глаз не ускользнуло болезненное подергивание атласным плечом, грусть, досада, моментально затуманившие ее лицо и глаза, и то, как принужденно, но надменно вздернула она вверх свой точеный подбородок. Довольный, что задел жену за живое и осадил, Иван Кузьмич усмехнулся.
Да, он был зол на жену за этот глупый и пустой, с его точки зрения, спор в такое прекрасное весеннее утро. Поэтому, и решил поставить ее на место.
Ему, как прирожденному дельцу, и, правда, всегда были важней всего деньги и получаемые прибыли. Но на полученное собственными усилиями и трудами все возрастающее богатство у него уже давно имелась своя собственная философия и точка зрения, которой он всегда старался придерживаться, и которая помогала ему «улаживать» внутренние вопросы, касающиеся морали, совести и чести.
Иван надеялся, что его жена, прожившая с ним пятнадцать лет, понимает это. Но оказалось, что она не понимает, не хочет понимать, а считает его ещё более циничным и жестоким, чем он был на самом деле! И вдобавок, она – баба! Смеет поднимать на него – мужика! – свой голос и высказывать свое недовольство. Это обстоятельство особенно раздражало его.
Хотя, говоря откровенно, сам Ухтомцев при этом не делал ни единого шага к тому, чтобы разрубить все чаще возникающие между ними противоречия, сесть и поговорить со своей женой. Очевидно, так происходило в силу его упрямого и тяжелого характера, а также сурового взгляда на роль близких ему людей в существующей для него деловой реальности. Ему хотелось бы, чтобы она как жена сама все поняла и одобрила все его действия без объяснений.
– Что слышно про матушку и Петра? – перевела она разговор, вспомнив про письмо из Москвы. Когда младший брат мужа Петр заходил к ним с какой-то нуждой: выпросить денег на очередной поход в трактир или ресторан, то обычно пробирался к хозяйке тайком через чёрный ход, чтобы его не увидел брат Иван. И Ольга Андреевна всякий раз вела с ним нравоучительные беседы и подкармливала, давала копеечку, и уговаривала больше не пить. Иван, поссорившись с младшим братом, не желал его видеть. И не знал, что тот периодически появляется в его доме. А если бы узнал, то Ольге Андреевне не поздоровилось бы. Иван и терпел-то Петра в качестве подсобного рабочего на казенной мельнице, взяв его туда по просьбе матери.
– Матушка грехи замаливает в монастырях, а Петька как всегда, прохлаждается.
– На мельнице-то он появляется?
– Бывает. Вот Василий Андреевич написал, что давеча он нам на мельнице чуть пожар не устроил.
– Господи, неужели там что-то сгорело? И ты молчишь, – переполошилась Ольга Андреевна.
– Типун тебе на язык, слава богу, все цело. Я – не дурак, мельницу застраховал на семьсот рубликов серебром. Заказ взял огромный для военного ведомства. Объемы до десяти тысяч кулей муки в год. Представляешь, какие бы убытки для меня бы были. Да, я под суд могу попасть, если мельница пострадает.