Жена из России
Шрифт:
– Ты очень обидчивая девочка, - часто, еще совсем недавно, повторял Вовка.
Бройберг постоянно норовил цапнуть Машу за руку или плечо и чмокнуть в щеку. Он был всегда веселый, общительный, полненький человечек, похожий на Карлсона, немного криво улыбающийся. Его знали все и всюду.
– Я ведь жучок!
– с искренней гордостью говорил о себе Бройберг.
– Ох, какой я жучок!
И удовлетворенно смеялся.
Иногда Маня ловила себя на нехорошем и неприличном желании ткнуть пальцем в круглый Ленин животик, точно прямо в пупок, и засмеяться. Откуда у нее такие разнузданные мысли?..
Когда-то Саша спросил Маню:
–
И посмотрел чересчур внимательным, выразительным, каким-то презрительно-надменным взором.
Знаешь ли, понимаешь ли, помнишь ли...
Маня растерялась. Она никогда не задумывалась о сути своей профессии, которую выбрала достаточно случайно и произвольно, под влиянием родителей, совершенно необдуманно и легкомысленно. Теперь ей приходилось день за днем постигать смысл сказанного тогда Сашей.
Однажды она попыталась поделиться своими сомнениями с отцом: разве Саша во всем прав? Что он говорил о продаже? И почему она обязательно должна быть наглой? В общем, у нее есть две работы - писать и не писать.
– Да-а, журналистка из тебя липовая, - задумчиво протянул отец.
– Вся в мать. Пирог без начинки... Ладно, не шурши без толку, Марья, думать - не твоя задача. Учись выводить по буковкам "Мама мыла раму".
И равнодушно, отстраненно махнул рукой.
Папа, почему ты меня так не любишь?!.
5
В те дни Маша сочинила свое последнее стихотворение. Конечно, о Вовке и, кажется, чуть ли не единственное из всех получилось неплохо. Во всяком случае, прозвучало довольно искренним ему оправданием.
Промокшим вечером когда-то
Махнул отчаянно рукой...
Так до угла, до автомата,
По лужам топать далеко...
День подождал, и два, наверно.
Но эти разные дела...
Сказал: "Я завтра... Слишком скверно...
И в будке вечно нет стекла..."
Но завтра было то же снова,
И ты совсем не виноват,
Что я ругаю невиновный,
Облезший, старый автомат.
По тротуарам все быстрее
Долбит, как клювом дятел, дождь...
Ты, может, просто двух копеек
В карманах долго не найдешь.
Дождь все смелее и смелее,
Немеет мокрая рука...
И все несчастных двух копеек
В карманах не найти никак...
После этих строчек за поэзию Маша больше не бралась. Только как читатель. И строчила одни информашки.
Каждый материал приходилось согласовывать и визировать: без этого ни-ни! Новые времена еще не наступили, хотя до них оставалось немного. Нужно было прославлять, славить и славословить, писать о хорошем, закрывая глаза на отсутствие товаров и продуктов. И вообще хороших людей значительно больше... Требовалось захлебываться от патриотизма и от восторга перед героизмом трудовых будней. Ну, и многое такое другое и разное... Побольше восклицаний. Поярче определения. И море пафоса.
Эту нехитрую науку Маня усвоила без особого труда и внутреннего напряжения.
"Широко распахнет двери новая школа..."
"Всегда гостеприимно и приветливо встречают каждого покупателя молодые продавщицы-комсомолки..."
"Одним из первых выполнил план полугодия коллектив завода..."
– Это интересно?
– спрашивала себя с пристрастием Маша.
– Это нужно? На днях видела в троллейбусе - читают... И мне тоже когда-то очень нравилось. А теперь противно... Язык у нас жуткий, фразы заштампованы, репортажи ляпаем, как блины печем. Однояйцевые близнецы-братья... Одинаковые, все на усредненный манер, серые очерки и поток безликих информаций. "Одним из лучших на стройке называют бригадира...", "Новые магазины, ясли, детсады скоро вступят в строй в микрорайоне...", "Московские метростроевцы готовятся сдать новую линию..." Но мое место за шкафом!
Один лишь добрый эльфик преданно, искренне уверял, что все Машкины заметушки - супер-пупер. Она, Элечка, читала вслух вместе с коллегами и клиентами парикмахерской, и там все от Маниного творчества в полном восторге. Маша никакого ликования по этому поводу не испытывала, хотя слушать подругу было приятно, даже учитывая уровень парикмахерской. А что там, не люди? Да и клиенты бывают самые разные. Не тупее паровоза, как говорит Элечка. А уж она вообще всегда настоящая умница...
Хотя в последнее время Машу все чаще и чаще стали коробить высказывания и замечания доброго эльфика.
– Пришла одна тут ко мне на маникюр... Ну, я тебе скажу! Вся такая ля-ля фу-фу, пальцы веером! Видно, с вентиляцией в голове и в платье, у которого нет длины. Косметика в три этажа! А задница!.. Ёклмнрбабай! На самом деле эта тетька, Масяпа, крокодил крокодилом, настоящий колхоз. Но покрасилась - и конфетка! Вот я сколько тебе говорю, что нужно обязательно фейс мазать, а ты все никак!
– Все-таки она девочка из парикмахерской, - с легкой брезгливостью говорила иногда Инна Иванна.
– Но что делать, если ты не можешь найти себе никакой другой, более приличной и соответствующей твоему уровню подруги... Почему ты не умеешь ни с кем нормально общаться? Вокруг столько девочек из интеллигентных семей!
И Маше становилось обидно за себя и стыдно за мать.
Манины информашки еще в упоении читала тетя Лиза, сестра отца, которая потом писала племяннице радостные открытки, почему-то всегда на адрес редакции. Очевидно, тете казалось особенно важным, что Маня работает в такой известной газете.
Маша без конца ездила по Москве - корреспондентская должность обязывала. Она прекрасно ориентировалась на всех линиях метро, хорошо знала большинство троллейбусных и автобусных маршрутов и заодно выучила все городские туалеты. В сумке она постоянно носила теперь мыло, пластмассовый стаканчик и лейкопластырь на случай натертой пятки. Вечерами, когда она часто без сил сваливалась на диван, ей нередко казалось, что она куда-то едет, едет, едет... Зато спала изумительно, без всяких сновидений. Только ляжет - и нет ее до семи утра. Диван раскачивался под ней, как вагон метро. К пятнице Маня вообще переставала разговаривать, теряя всякое желание открывать рот. Сказывались перегрузка и количество интервью, взятых за неделю.