Жена Лесничего
Шрифт:
— Бельчонок, посмотри внимательно на подкидыша.
Большеголовый уродец тяжело дышал и плакал писклявым голосом. При свете луны его кожа отливала зеленым, кое где на ней блестели прозрачные чешуйки. Тонкие палочки ручек и ножек, выпирающий живот.
— Думаешь это ребенок Кувшинки?
— И Тейла. Он отдал сына за сына, равноценный обмен.
— Похоже ты прав, — хмыкнула Чармейн. — Все сходится. Помнишь тогда во время пожара Кувшинка была в свободном платье, чтобы скрыть живот? А потом, стала прятаться, чтобы я не
— По крайней мере так говорил Тейл, его словам можно верить.
Оба молча сидели рядом погруженные в горе. Чармейн отчаянно скучала по тяжести сына в руках, но еще больше ее мучила мысль о том, как Ветерку сейчас дышится в чужом доме, среди чужих существ, без маминого прикосновения и запаха. Он наверное думает, что мать его бросила.
Из тревожных мыслей ее выдернул протяжный вой подкидыша, перешедший на еще более высокую, режущую ухо ноту.
Дэмиен встал, прошелся по поляне, укачивая горестно воющее существо.
— Что с ним такое? Дай посмотреть!
Чармейн со стоном поднялась на ноги, боль в изрезанных ступнях дала о себе знать.
Подкидыш плакал, сморщив личико со слезящимися глазами. Чармейн погладила лысую голову. Эх, не может она смотреть спокойно на страдания беспомощного существа.
— Он, наверное, голоден, — тихо сказала она.
Лишь мгновение поколебавшись, Чармейн решительно поднесла подкидыша к своей груди. Тот мигом присосался и принялся с жаждой глотать, вцепившись в Чармейн тоненькой ручкой с длинными пальцами.
— Ты уверена? — тихо спросил Дэмиен.
— Он-то ни в чем не виноват. Мы не можем дать ему умереть от голода.
— Уродливое дитя инцеста еле похожее на человеческое существо?
— А чего ты сам хочешь, Дэм?
Он подошел к ней, обнял за плечи, встал за спиной и прижался к ней всем телом.
— Бельчонок, он никому не нужный, несчастный живой комочек. Даже если бы его подбросили под дверь вдобавок к нашему Ветерку, я бы взял его под свою опеку. Не знаю, что из него вырастет, но не смогу оставить его на произвол судьбы. Лесничество учит ответственности. Я спросил, потому что мне важно знать что думаешь ты.
Чармейн посмотрела на дрожащего от возбуждения уродца у своей груди. Ветерок ел по другому, никогда с такой жадностью, будто не кормленный неделями.
Она бы никогда не смогла отказаться от Ветерка, а этого заморыша выкинули, заменив на более удачную версию. В груди кольнуло сочувствие. Если отринуть приятную внешность, Чармейн всегда считала себя неудавшейся подделкой, такой как отвергнутый ребенок, лежащий в сгибе ее локтя.
— Дэм, мне его жаль до слез. Не знаю, как будут относится фейри к нашему Ветерку, но подкидыша я не обижу.
— Вот и хорошо, — сказал Дэмиен и поцеловал ее в затылок, а потом прошептал на ухо. — Я, кажется, люблю тебя еще больше.
— Дэм, я не заслуживаю, — ответила Чармейн. — Я хуже, чем ты обо мне думаешь.
— И я виноват перед тобой. Не уберег нашего сына…
— Все было предопределено.
Да, все разыгралось точно по нотам. Подкидыш одного возраста с Ветерком, значит фейри были готовы к подмене с самого начала. Тейл все это время пытался выпросить у нее встречи с сыном по хорошему. Она три раза ему отказала. Думала, что одержала верх, а на самом деле Тейл давал возможность одуматься.
— Дэм, я даже не знаю как мы сможем выпросить его обратно. Может Хозяин леса?
— Я сделаю все возможное. Идем домой, дождемся утра, возьмем Милисент в союзницы.
Дэмиен разорвал на полосы тонкую рубаху, в которой спал, присел перед Чармейн на колени, обмотал раненые ноги тряпицами.
Подкидыш наелся досыта откинулся на спинку с выражением полного блаженства на мордочке. Дэмиен нес его одной рукой, а второй поддерживал прихрамывающую Чармейн.
Хижина встретила их тишиной, как разграбленное гнездо. Дэмиен уложил подкидыша в кроватку, укрыл зеленым одеяльцем, которое Чармейн сшила для Ветерка.
Спать оба не могли. По привычке принялись наводить порядок. Чармейн застирала, оставленные со вчера отмокать распашонки. Те, что замочить не успела, еще хранившие запах сына отложила в сторону с тихим вздохом.
Она по привычке прислушивалась к доносящимся из колыбели звукам, и невольно вздрагивала, понимая, что там лежит чужой. Подходила, рассматривала спящего подкидыша, отмечала с болью в сердце как резко выпирают ребра, как слезятся закрытые глазки, как тяжело он дышит во сне.
— Как мы назовем его?
Дэмиен услышав вопрос подошел поближе, встал рядом с нею, молча смотря на спящего ребенка. Оба мысленно перебирали имена.
— Не знаю, — наконец шепотом сказал Дэмиен. — Ни одно имя ему не подходит.
— Это правда, — выдохнула Чармейн. — Что-ж придется ему побыть «Подменышем».
— Его бы выходить, потом подумаем над остальным. Весь он болезненный, как брошенный котенок. Глаза начнем завтра промывать ромашковым настоем. Со временем наберет вес. Твое молоко сытное, устоявшееся, главное, чтобы не пропало.
— Ест жадно, не пропадет, — Чармейно по привычке взвесила в руке пустую грудь с обеих сторон. Ее кольнула тоска по Ветерку. Придется научиться ее терпеть, как Дэмиен терпел сломанную ногу. Только тоску по сыну не излечить.
***
При свете дня подменыш оказался не таким страшным как ночью. После промывания глазок чистой тряпицей, вымоченной в отваре ромашки, он с удивлением рассмотрел Чармейн большими синими глазами. Те будто принадлежали другому, прекрасному существу, совершенно не подходили уродливому тельцу. Впрочем, в сочетании голубых глаз и зеленоватой кожи был свой шарм.