Шрифт:
Жена помещика Третюхина (СИ)
Очередной летний день, расположенный где-то в конце июня не задался с самого утра. Дождь начался еще ночью и не мог никак прекратиться, он то шел как из ведра, мощным потоком, то моросил, создавая видимость затишья. Бегущие облака периодически сгущались, как будто останавливались, наткнувшись на заоблачное препятствие, накапливались до тех пор, пока вокруг темнело, словно наступил вечер и потом начинался сильный ливень. В это время птичий гомон, раздававшийся из приусадебного парка, затихал, так как птичьим связкам не хватало мощи перекричать шум льющейся воды. Небесной жидкости вылилось на землю настолько много, что грунтовые дорожки покрылись сплошь глубокими лужами и в таком состоянии держались до нового ливня. Сверкнуло, ударила молния, и раскатистый гром разорвался эхом по окраинам. Такое событие не могло пройти без внимания со стороны человеческого любопытства. На открытой веранде второго этажа загородного особняка открылась дверь, и на нее вышел мужчина с фарфоровой чашкой горячего кофе в правой руке и соответствующим блюдцем в левой.
– О, что творится, прорвало там что ли? – Обращаясь к силам природы, спросил человек с кофе.
–
– Ну, теперь с лихвой наполнится, еще черпать придется. – Дополнил еще один голос, но теперь мужской также снизу.
– Эх, в пользу бы эту воду, а то ведь так в землю уйдет и с концами, - сказал все тот же женский голос с первого этажа.
– В пользу, говоришь? Это надо бы обдумать. – Ответил мужчина с кофе и скрылся за дверью в дом.
Помещик Егор Аристархович Третюхин был отставным офицером, находившимся на заслуженном отдыхе. В этом году ему пошел шестой десяток лет, но это ничего для него не значило. Он был по-прежнему полон сил, обладал живым рациональным умом и еще мог задать жару любому, кто его моложе. Всему виной долгая служба в армии, на которой разгульная жизнь не приветствовалась, а режим был важнее всего. Однако в последние годы гражданская жизнь расслабила военную выправку, ремень на брюках стал застегиваться на последнюю дырочку, сон стал длиннее, еда сытее, а чувства тоньше. В прежние годы Егору Аристарховичу было не до сентиментальностей, смерть подстерегала его на каждом шагу. Он уходил на войну вместе с боевыми офицерами, командовал полком, доказывал свою честь в дуэлях и драках, но остался жив и почти невредим. Почти, если не считать, его нынешней жены Натальи Павловны, доставлявшей мучительные страдания, как в прежние времена, так и теперь.
Несмотря на дождь и уныние, Егор Аристархович собрался духом написать очередное ответное письмо своей жене, которая мучилась от одиночества в этом же доме в своей комнате. Такой письменный способ общения супруги выбрали давно, для чего в фойе стояли два скворечника с откидывающимися крышами - один для Егора Аристарховича, другой для его жены. Наталья Павловна тоже упражнялась в литературных оборотах на бумаге, она презирала своего мужа за недостаточное внимание к себе и отсутствие социальной городской жизни. Она писала ему ответные письма с признанием в оскорблении ее женских чувств, скупости слов восхищения в приусадебном парке во время прогулки, а также хандрой после полугодового отсутствия выезда в город. Егор Аристархович, будучи в чине капитана, встретил Наталью Павловну в борделе, где она работала исключительно со знатной публикой. Спустив свое жалование на бесценные ночи с этой женщиной, он вдруг понял, что лучше, чем Наталья Павловна никого на свете нет, и сделал ей предложение о замужестве. Лучше рай в шалаше, чем скотская жизнь, решила Наталья Павловна и быстро согласилась. Амбициозный молодой офицер с взрывным характером полюбил ее сущность, характер и еще маленькую душу. Постоянное его отсутствие на войнах нисколько не мешало жить его жене в свое удовольствие и тратить офицерские деньги на исполнение желаний. Так и жили от войны до войны, то вместе, то врозь. Заниматься прежним ремеслом Наталье Павловне строго запрещалось, таково было условие мужа, но соблазн подзаработать пару банкнот, чтобы скрыть излишние растраты во время долгого отсутствия супруга, иногда вынуждало ее на семейное преступление. Если Егор Аристархович по возвращению из долгого отсутствия узнавал о разврате, то устраивал дуэли с любовниками и обязательно побеждал, наказывал, осуждал, в конце концов, просто перевез суетную женушку в свое загородное имение и оставил на поруки управляющему и слугам. Когда провинциальная жизнь усмирила Наталью Павловну настолько, что задушило в ней радость от общения с мужем, с соседями, даже со слугами, то она впала в депрессию и за это винила во всем одного Егора Аристарховича. С тех пор и началась у них неудовлетворенная жизнь, потухшие чувства и бесконечные письменные обвинения в собственных неудачах.
«Здравствуйте, Наталья Павловна! Вчера видел вас в парке, когда вы гуляли перед обедом. Ваше странное поведение заставило меня удержать внимание и понаблюдать. Вы постоянно оборачивались, реагируя на любой шум так, словно ждали кого-то, потом сошли с дорожки в траву и усердно искали в ней, будто бы потеряли вчерашний день. Опасаясь, что было утеряно главное, я приказал Игорьку выдвинуться на помощь, но вы прогнали его зонтиком. Извольте объяснить свое поведение. Е.А.».
Поразмыслив немного, Егор Аристархович отложил перо и чернильницу в шкаф, потом сложил лист исписанной бумаги в четыре раза. Для удостоверения своей значимости он ногтями примял края письма так, чтобы лист стал как можно площе и сам отнес в скворечник жены на первый этаж. Привычно заглянул в свой скворечник, но там было пусто. Видно его жене нечего было написать или она ждала повода для письма.
Прошел еще один никчемный день. Дождь, наконец, прекратился, ветер смолк, мокрая трава подавила комариный произвол, а также насекомое царство. Воздух наполнился свежестью и запахом разнотравья. В низине появился густой туман. Облака рассеялись и теперь спокойно плыли по вечернему небосводу. Красное солнце медленно уходило за лес, напоследок освещая окраины своими огненными лучами. После легкого ужина Егор Аристархович надел шерстяное пальто поверх домашней одежды, переобулся в полусапожки, на голову нацепил картуз и в таком виде спустился на первый этаж, чтобы потянуть трубку с табаком на открытом пространстве у дома. По пути он равнодушно заглянул в свой скворечник, откуда вынул записку сложенную рулоном, перевязанную красной ниткой, в которой был ответ на его вопросы к жене. Не желая себя тревожить по пустякам, а также догадываясь, что ничего полезного в записке не предвидится, он сначала спокойно раскурил табак через трубку с длинным мундштуком. Эта вещица была сделана из дерева, которое не произрастало на территории Евразии, несмотря на приличный срок хранения, она по-прежнему отдавала пряным запахом и кожей. Досталась она в знак примирения с индейцами во время гражданской войны на западных побережьях Мексики. К трубке прилагался кожаный мешок с сушеным замесом из душистой травы, но табак смешивать с травой стал уже сам Егор Аристархович, будучи на родине в целях экономии и продлении удовольствия. Так вот, после того, как эфемерное ощущение от дымка превратилось в удовлетворенное чувство в затылке и где то в внутри души, он приступил к чтению.
«Здравствуйте, Егор Аристархович! С вашей стороны стыдно подглядывать за дамами в моменты одиночества и еще подсылать своих пустых доносчиков. Я действительно вчера гуляла в парке, но совершенно никого не ждала, а лишь собирала в траве ягоды земляники. Однако позвольте объяснить, что на вас нашло, когда накануне вы нарушили тишину и устроили на заднем дворе стрельбище из ружей…».
Егор Аристархович вспомнил, как пару дней назад приезжал сосед - молодой барин Павел Витальевич Ананьин с недовольством по поводу вытоптанной ржи заблудившимся стадом домашних животных. Вышло так, что пьяный пастух Марьян вместе со стадом из сорока коров и двух бычков, собственно принадлежал другому соседу - барину Семену Валерьяновичу Ведрищему, живодеру из соседнего земельного имения. Марьян уснул после скирдования в стогу свежескошенного сена, который сам же и скосил неделей раньше, а стадо, почуяв родственный дух, пошло против ветра до соседнего двора прямиком, как по Третюхинским полям, так и по Ананьинским тоже. Скотину Марьян вернул всю целиком в стойло, а вот рожь и на своих полях и на чужих полегла тропками. За эту провинность Ведрищев лично всыпал горе-пастуху тридцать плетей, велел посадить под замок и не кормить три дня, только воду давать, так заморил Марьяна, что тот чуть не помер. Третюхин не стал вступать в ссору с барином Ведрищевым, по причине уважения к его способностям животновода-селекционера. Однако Ведрищев был порядочный скотовод, сам явился с повинной, дал слово барина к ноябрю забить трех коров для компенсации ущерба, а Марьяна передать на зимний период для уборки снега в поместье Третюхиных. Ведрищев, как все нувориши был жаден до денег и материального, а живого ничего не любил, поэтому о нем так и говорили в округе, как о живодере да тиране. Приехавшему молодому барину, который по молодости не знал, что у Егора Аристарховича нет крупнее скотины, чем той, что в свинарнике и на птичьем дворе не признался и о вине пастуха Марьяна ничего не рассказал. Вид краснощекого полного сил молодого барина с живым блеском в глазах тронул Егора Аристарховича, напомнив его самого в прежние годы. Он почувствовал прилив свежей силы и рад был задержать гостя, для чего в жертву пришелся запас спиртного с многолетней выдержкой из трофейной коллекции. Павел Витальевич оказался добродушным малым, совсем не как его покойный батюшка, который был упертым и скупым на доброе слово человеком. Молодой барин оказался не только вежливым слушателем, но и приятным человеком. Находясь в поместье, Егор Аристархович скучал от безделья и одиночества, однако, приезд соседа вернул ему радость к жизни, живость, вдохновил на воспоминания о былых подвигах. После душевных излияний в ход пошли, ножи, сабли, охотничьи ружья и патроны, которые окончательно развеяли уныние, царившее последние пару месяцев в поместье Третюхина. Стреляли за домом по мишеням диких животных, вырезанных из дерева умелыми руками Игорька. Стрельба так увлекла господ, что патронов извели не менее сотни, а после отправились париться в баню. А потом Егор Аристархович ничего не помнил, так как крепко уснул в доме на софе и проснулся раньше всех для удостоверения, что гость был не сон, а реальностью. Он нашел барина в гостиной на кресле под пледом и так был рад его присутствию, что даже расплакался от счастья и признался в семейных проблемах с женой.
«… а потом развлекали гостя, так и не позвав меня даже для знакомства. Это было не вежливо с Вашей стороны, поэтому мне пришлось развлекать себя самой. После этого происшествия я уверена, что Вы меня не уважаете, стесняетесь моего присутствия, от чего мне становится худо день ото дня. Прошу Вас, не препятствуйте нашей размолвке, такая жизнь меня угнетает. Отвезите меня обратно в город и навсегда останетесь в моих глазах великодушным человеком. Н.П.»
Вновь писать скорый ответ Егору Аристарховичу не хотелось, пришлось бы оправдываться как ребенку за свое непристойное поведение по отношении к своей жене. Да, он не вызвал в гостиную Наталью Павловну для знакомства с уважаемым соседом, даже не вспомнил о такой чести, а все потому, что ревностно относился к своим гостям и лично к жене. Вспомнив прошедший эпизод, Егор Аристархович отыскал в темноте взглядом крест на церквушке, которая стояла в селении и перекрестился.
– Прости мне Господи за мои прегрешения, виной тому души, загубленные мною в прошлой жизни, а я лишь меч, в руках генералов, судьбы которых в твоих руках!
– Креслице прошу подавить, в ногах правды нет, Егор Аристархович, вот и пледик ваш шотландский, а то прохладно чего-то после дождливого дня, - за спиной раздался хрипловатый женский голос кухарки Матроны, но насыщенный чувством заботы и любви.
С этими словами кухарка Матрона вынесла легкое плетеное кресло из ротанга с мягкими подушками и поставила на досчатую площадку, заготовленную для будущей веранды. Ее присутствие оказалось вовремя, Егору Аристарховичу уже хотелось немного взгрустнуть, а тут, словно божий голос простил за раскаянье, запустив эту ласковую женщину. Помещик повернулся к дому и увидел Матрону, выносящую вещи на улицу.
– Матрона, да ты знаешь, что богом послана? – Спросил Егор Аристархович воодушевленно.
– Ага, и богом послана, и матерью и отцом, а еще на хер всеми мужиками послана, и трижды обматеренная за свое уродство, уж такова моя доля женская, детей нет и мужа нет, в девках до старости дожила, - затараторила, отдуваясь, Матрона, снижая свою значимость до низов.
Егор Аристархович растаял в чувствах, до чего ж ему стало жаль бедную женщину, не познавшую всех земных радостей, оставшейся невинной, что он взял плед из рук Матроны и накрылся им вместе с ней, прижав к своей груди ее трепетное тельце. Матроне шел седьмой десяток лет, несмотря на это она выглядела вполне живо и молодо, не по своим годам, хотя и была немного полновата в бедрах. Она была всегда чиста, аккуратна, расторопна. Ее русых волос, заплетенным в длинную толстую косу и достающую до края пояса, не коснулась седина, поэтому они были одним предметом украшения женственности. На последний день рождения Егор Аристархович подарил ей дорогой узорчатый тканый платок, так теперь она не снимала его со своих плеч круглый год, восхищалась красивым рисунком и при случае каждый раз благодарила щедрого помещика.