Жена путешественника во времени
Шрифт:
Он уходит в сад, и я хочу посмотреть, на кого они смотрели, но там никого нет, и папа говорит: «Клэр, возвращайся в кровать, это просто сон». Он обнимает меня, мы идем обратно к дому, я оглядываюсь на Генри, он улыбается и машет мне рукой: «Все в порядке, Клэр, потом объясню». (Хотя, зная Генри, я понимаю: вряд ли он расскажет мне, скорее заставит догадаться или объяснение придет само в один прекрасный день.) Я тоже машу ему рукой и оглядываюсь, не видел ли Марк, но он стоит к нам спиной, злится и ждет, когда я уйду в дом, чтобы они с папой продолжили охоту; но что здесь делает Генри, что они сказали друг другу? Я снова оглядываюсь, но Генри не вижу, и папа
КЛЭР: Когда я возвращаюсь домой из школы, Генри ждет меня в читальном зале. Я отвела ему маленькую комнатку рядом с печкой; она напротив чулана, где хранятся велосипеды. Я объявила своим домашним, что мне нравится сидеть в подвале и читать, и на самом деле я много времени там проводила, так что никто не удивился. Генри сидит в кресле, подпирающем дверную ручку. Я стучу четыре раза, и он впускает меня. Он свил себе что-то вроде гнезда из подушек, диванных валиков и одеял и читает старые журналы при свете моей настольной лампы. На нем старые джинсы и фланелевая рубашка в клетку, он выглядит усталым, небрит. Сегодня утром я оставила дверь открытой, и вот он тут.
Я ставлю поднос с едой на пол.
– Я могла бы принести книг.
– Спасибо, тут книги что надо. – Он показывает на журналы «Мэд» шестидесятых годов. – Это необходимо путешественникам во времени, которым нужно знать факты о настоящем, – говорит он, поднимая «Мировой альманах» за 1968 год.
Я сажусь рядом с ним на одеяла и смотрю на него, чтобы понять, не прогонит ли он меня. Вижу, что он подумывает об этом, поэтому поднимаю руки и затем сажусь на них.
– Располагайся,– улыбается он.
– Откуда ты пришел?
– Октябрь две тысячи первого.
– Ты выглядишь усталым. – Я вижу, что он сомневается, говорить ли мне, почему он устал, и решает не говорить. – Что мы делаем в две тысячи первом году?
– Много чего. Большие события. И изматывающие. – Генри принимается за сандвич с ростбифом, который я ему принесла.– Слушай, как вкусно!
– Это Нелли сделала.
– Я никогда не пойму, – смеется он, – почему ты можешь строить огромные скульптуры, прочные как камень, разбираешься в методах окраски, готовишь козо [31] и все такое, но в принципе не можешь ничего, что связано с кухней. Просто поразительно.
31
Луб тутового дерева (сырье для производства самодельной бумаги по восточному рецепту).
– Умственный блок. Это фобия.
– Невероятно.
– Я захожу на кухню и слышу, как какой-то голос мне говорит: «Уходи». И я ухожу.
– Ты хорошо ешь? Ты такая худенькая. Мне кажется, что я толстая.
– Я ем, – отвечаю я, впадая в уныние. – А в две тысячи первом году я толстая? Может, тебе поэтому кажется, что я худая?
Генри улыбается над чем-то, чего я не понимаю.
– Ну, на данный момент ты такая пухленькая, в моем настоящем, но это пройдет.
– Фу.
– Пухлость – это хорошо. Тебе очень идет.
– Нет уж, спасибо. – (Генри смотрит на меня с беспокойством.) – Знаешь, у меня нет анорексии, ничего подобного. В смысле, тебе не надо об этом беспокоиться.
– Ну, тебя мама вечно с этим допекала.
– Допекала?
– Допекает.
– Почему ты сказал в прошедшем времени?
– Просто так. С Люсиль все в порядке. Не беспокойся.
Он врет. У меня внутри все сжимается, я обхватываю колени руками и опускаю голову.
ГЕНРИ: Поверить не могу, что я ляпнул такое. Я глажу волосы Клэр и страстно мечтаю немедленно оказаться в своем настоящем, поговорить с Клэр, выяснить, что я рассказал ей, пятнадцатилетней, о смерти матери. Это потому, что я недосыпаю. Если бы я нормально спал, то и соображал бы быстрее или, по крайней мере, выворачивался бы из неприятностей. Но Клэр, самый правдивый человек на свете, ужасно чувствительна даже к маленьким обманам, и теперь мне придется или отказаться говорить что-либо, а это выведет ее из себя, или врать, чего она не потерпит, или сказать правду, которая огорчит ее и заставит по-другому относиться к матери. Клэр смотрит на меня.
– Расскажи.
КЛЭР: Генри выглядит несчастным.
– Клэр, я не могу.
– Почему?
– Незачем говорить вещи заранее. Это перевернет твою жизнь.
– Да. Но нельзя же останавливаться на полдороге.
– Нечего рассказывать.
Мне становится страшно. Вдруг захлестывает уверенность.
– Она покончила с собой! – Этого я всегда больше всего боялась.
– Нет. Неправда. Ничего подобного.
Я смотрю на него. Генри выглядит ужасно несчастным. Не знаю, правду ли он сказал. Если бы я могла читать его мысли, как все было бы легче. Мама. Мамочка.
ГЕНРИ: Это ужасно. Я не могу оставить ее в таком состоянии.
– Рак яичников,– очень тихо говорю я.
– Слава богу, – шепчет она и начинает плакать.
КЛЭР: Я весь день жду Генри. Я так взволнована. Вчера я получила водительские права, и папа сказал, что сегодня вечером я смогу взять «фиат» на вечеринку у Рут. Маме эта идея совсем не нравится, но, поскольку папа разрешил, она ничего сделать не может.
Я слышу, как после обеда они ругаются в библиотеке: «Мог бы меня спросить…» – «Люси, все будет в порядке…»
Я беру книгу и иду в долину. Ложусь на траву. Солнце начинает садиться. На улице прохладно, в траве полно маленьких белых мошек. Небо на западе окрашено в розовый с оранжевым, надо мной – глубокая голубая арка. Я подумываю вернуться в дом за свитером, когда слышу, что кто-то идет по траве. Конечно, это Генри. Он входит на поляну и садится на камень. Я наблюдаю за ним из травы. Он выглядит довольно молодо, ему, наверное, едва за тридцать. На нем однотонная черная футболка, джинсы и сапоги. Он сидит неподвижно и ждет. Я не выдерживаю, выпрыгиваю из травы и пугаю его.
– Господи, Клэр, ты напугала чудака до сердечного приступа.
– Ты не чудак.
Генри улыбается. Он такой странный, такой взрослый.
– Целуй,– приказываю я, и он меня целует.
– В честь чего?
– Я получила водительские права! Генри выглядит встревоженным.
– О нет. В смысле, поздравляю.
Я улыбаюсь: ничего, что бы он ни сказал, настроения мне не испортит.
– Ты просто завидуешь.
– Если честно, то да. Я люблю водить, но никогда не делаю этого.