Жена путешественника во времени
Шрифт:
– Clare, attendez, [37] — говорит мадам, становясь рядом.
После звонка все снова выбегают из класса. Я иду с Хелен. Лаура сконфуженно обнимает меня и убегает на занятия по музыке в другое крыло здания. У нас с Хелен третий урок – в спортивном зале.
– Ну ты даешь, черт возьми, – смеется Хелен. – Я глазам не поверила. Как ты его привязала к дереву?
Я понимаю, что вскоре этот вопрос мне надоест.
– У
37
Клэр, подожди (фр.).
– Кто он такой?
– Клиент моего отца, – вру я.
– Ты не умеешь врать, – качает головой Хелен. Я улыбаюсь и ничего не отвечаю.
– Это Генри, да?
Я трясу головой и прикладываю палец к губам. Мы пришли в женскую раздевалку. Проходим к шкафчикам, и – абракадабра! — все девочки перестают разговаривать. Наступает тишина, ни намека на шум и болтовню, обычно наполняющие комнату. У нас с Хелен шкафчики один над другим. Открываю свой и достаю спортивный костюм и кроссовки. Я продумала то, что собираюсь сделать сейчас. Раздеваюсь до трусиков. Лифчика на мне нет, потому что все слишком болит.
– Эй, Хелен,– говорю я и поворачиваюсь.
– Боже мой, Клэр!
Синяки выглядят еще хуже, чем вчера. Некоторые из них отливают зеленым. На бедрах рубцы от ремня Джейсона.
– О Клэр! – Хелен подходит ко мне и осторожно обнимает.
В комнате по-прежнему тишина, я смотрю через плечо Хелен и вижу, что все девочки собрались вокруг нас, все смотрят.
Хелен выпрямляется, смотрит на них и говорит:
– Ну?
И кто-то сзади начинает хлопать, все аплодируют, смеются, кричат, веселятся, и я чувствую себя легкой, легкой как воздух.
КЛЭР: Лежу в постели, почти сплю, когда на мой живот плюхается рука Генри, и я понимаю, что он вернулся. Открываю глаза, он наклоняется ко мне и целует маленький шрам от ожога сигаретой, и в тусклом ночном свете я дотрагиваюсь до его лица.
– Спасибо, – говорю я.
– Не за что,– отвечает он, и мы впервые говорим об этом.
ГЕНРИ: Мы с Клэр во фруктовом саду теплым сентябрьским днем. В долине под золотыми лучами солнца жужжат насекомые. Все спокойно, и я смотрю через сухую траву, как воздух колышется от тепла. Мы под яблоней. Клэр облокотилась на сумку с подушкой, чтобы корни дерева не были такими жесткими. Я лежу вытянувшись, головой на ее коленях. Мы поели, и остатки обеда валяются вокруг, вперемешку с опавшими яблоками. Я сонный и довольный. В моем настоящем сейчас январь, и мы с Клэр ссоримся. Эта летняя интерлюдия кажется идиллией.
– Я хочу нарисовать тебя вот таким,– говорит Клэр.
– Вверх ногами и сонного?
– Расслабленного. Ты выглядишь так умиротворяюще.
Почему бы и нет?
– Хорошо.
В первую очередь мы здесь потому, что Клэр нужно нарисовать деревья для занятий по рисованию. Она берет альбом и вытаскивает уголь. Укладывает альбом на коленях.
– Хочешь, чтобы я перелег? – спрашиваю я.
– Нет, все сразу изменится. Оставайся как есть, хорошо?
Я продолжаю лениво смотреть на узоры из ветвей на фоне неба.
Неподвижность – это дисциплина. Я могу долго не двигаться, когда читаю, но позировать Клэр всегда на удивление трудно. Даже положение, которое сначала кажется удобным, через пятнадцать минут становится мучительным. Не поворачивая головы, я смотрю на Клэр. Она вся в работе. Когда Клэр рисует, она выглядит так, как будто мир вокруг исчез, оставив только ее и объект ее интереса. Поэтому мне нравится позировать Клэр: когда она смотрит на меня так внимательно, я чувствую, что я для нее – все. Точно так же она смотрит на меня, когда мы занимаемся любовью. Как раз сейчас она смотрит мне в глаза и улыбается.
– Я забыла спросить: откуда ты пришел?
– Январь двухтысячного.
– Правда? – У нее лицо вытягивается. – Я думала, что дальше.
– Почему? Я такой старый?
Клэр гладит меня по носу. Пальцы путешествуют по переносице и к бровям.
– Нет, но ты такой счастливый и спокойный, а обычно, когда ты приходишь из девяносто восьмого, девяносто девятого или двухтысячного, ты расстроенный или напуганный и не говоришь почему. А когда ты из две тысячи первого, все в порядке.
– Ты говоришь как предсказательница судьбы, – смеюсь я. – Я никогда не думал, что ты так внимательно отслеживаешь мои настроения.
– А что мне еще остается?
– Ты же знаешь, что обычно сюда к тебе меня вызывает стресс. Поэтому не думай, что все эти годы наполнены для меня жутким кошмаром. Там есть и много приятного.
Клэр возвращается к наброску. Она перестала спрашивать меня о будущем. Вместо этого она спрашивает:
– Генри, чего ты боишься?
Вопрос меня удивляет, я задумываюсь, прежде чем ответить.
– Холода, – говорю я. – Я боюсь зимы. Боюсь полиции. Боюсь попасть не в то время и не в то место, туда, где меня собьет машина или изобьет кто. Или что застряну во времени и не смогу вернуться. Боюсь потерять тебя.
– Как ты можешь потерять меня? – смеется Клэр. – Я же никуда не деваюсь.
– Я волнуюсь, что ты устанешь мириться с моей ненадежностью и бросишь меня.
Клэр откладывает в сторону альбом. Я сажусь.
– Я тебя никогда не брошу, – говорит она, – даже несмотря на то, что ты меня всегда бросаешь.
– Но я никогда не хочу бросать тебя.
Клэр показывает мне набросок. Я видел его раньше, он висит в мастерской Клэр, в нашем доме, рядом с ее рабочим столом. На рисунке я такой спокойный. Клэр подписывает его и собирается ставить дату.