Жена сэра Айзека Хармана
Шрифт:
— Дело в том, — продолжала она, обращаясь скорее к самой себе, чем к миссис Пемроуз, — что мы надолго уезжаем.
Миссис Пемроуз не выказала особого огорчения.
— Поэтому мне нет смысла вмешиваться сейчас, а потом все оставить…
— Конечно, это привело бы к полнейшей дезорганизации, — сказала миссис Пемроуз.
— Но я хотела бы как-то смягчить наказание… пощадить гордость этой девушки, Элис Бэрнет. В сущности, вы дали ей понять, что ей… не место среди других девушек.
— Она знала, на что идет, ее не раз предупреждали.
— Мне кажется, она… упряма. Ах! У нее такой трудный характер! Но это очень обидно, когда тебя выгоняют.
— А ее не выгоняли, строго говоря…
— Но она знает, что ее выгнали…
— Я вижу, леди Харман,
Темноволосая леди посмотрела на суровую, властную женщину, сидевшую перед ней, и снова опустила глаза. Она подумала, что миссис Пемроуз лишена всякого благородства, а во главе такого дела может стоять только благородный человек.
— Я одного хочу: никому понапрасну не причинять зла, — сказала леди Харман.
Она еще пыталась как-то договориться с миссис Пемроуз, чтобы предупредить новое недовольство среди девушек. Принимая все это слишком близко к сердцу, она не щадила свою гордость. Но добрейшая миссис Пемроуз, как все люди ее круга, оставалась непреклонной, и леди Харман наконец махнула на все рукой.
Она вышла в просторный, красивый вестибюль, и миссис Пемроуз тоже вышла проводить ее, как хозяйка гостью. Оглядев огромное здание, она вспомнила, сколько с ним было связано надежд и упований. Оно должно было стать прекрасным домом для счастливых людей, а теперь здесь царили неизменные правила поведения, инструкции, систематическое притеснение и ловкое подавление душ. Это было казенное заведение с мертвым, казенным распорядком; заведением назвала его миссис Пемроуз, и это же предсказала Сьюзен Бэрнет пять лет назад. Мечта, порабощенная действительностью.
Вот так, подумала леди Харман, действительность неизбежно порабощает все мечты, и никогда еще трепетная весенняя листва, солнце, чириканье воробьев и смутный, отдаленный гул уличного движения там, за темной, тяжелой входной дверью, не сулили ей такой близкой радости.
«Заманили и погубили» — к этому свелась ее жизнь; та же судьба, что и общежития, постигла все надежды, мечты, светлые ожидания, благородные чувства и горячие, волнующие порывы…
Вероятно, леди Харман переутомилась, готовясь к отъезду. Потому что от этих горьких мыслей ей неудержимо хотелось плакать. И она изо всех сил старалась скрыть это от миссис Пемроуз.
Но от миссис Пемроуз ничто не укрылось, она видела, как темные глаза леди Харман наполнились слезами, и эта леди вышла на улицу, не сказав больше ни слова, даже не махнув рукой на прощание.
Миссис Пемроуз почувствовала странное смущение. Она смотрела вслед высокой женщине, которая подошла к автомобилю, открыла дверцу, изящно уселась и уехала…
— Истеричка, — прошептала миссис Пемроуз и сразу успокоилась.
— Ребячество, — добавила она, стараясь окончательно заглушить в себе непривычное беспокойство.
— И кроме того, — изрекла она, — тут уж ничего не поделаешь.
Долгое путешествие в Санта-Маргерита очень утомило сэра Айзека, хотя он не жалел денег на всевозможные удобства; но, придя в себя после переезда, он стал поправляться: лечение, предписанное Бергенером, на первых порах удивительно помогло. Вскоре он уже вставал с постели и мог сидеть в кресле. А еще через некоторое время молодой доктор начал поговаривать об автомобильных прогулках. Свой автомобиль они не взяли, поэтому доктор поехал в Геную, пробыл там целый день, подыскал после долгих хлопот автомобиль с самыми мягкими рессорами и дал указания, как приспособить его для удобства сэра Айзека. На этом автомобиле они совершили под жарким итальянским солнцем немало прогулок по прекрасной Италии — на восток от Генуи, на запад от Сестри и на север от Монталлегро. Однажды, когда они поднялись на гору Портофино, сэр Айзек вышел из автомобиля, прошелся немного пешком, полюбовался пейзажем и похвалил Бергенера. После этого он решился посетить красивый старинный монастырь в горах, у дороги на Портофино.
Сначала леди Харман ухаживала за мужем и жила с ним бок о бок, испытывая к нему лишь глухую неприязнь. Так должно было продолжаться восемь, а то и десять лет. Но потом ее воображение снова пробудилось. Пришло дружеское письмо от мистера Брамли, и она в ответном письме поделилась с ним, как красиво море, как изумителен и чудесен берег, у которого едва плещут волны. Три старших девочки тоже писали ей забавные письмеца, и она им отвечала. Она съездила в Рапалло и привезла целую кучу книг в издании Таухница… [52]
52
Немецкий издатель Кристиан Таухниц основал в прошлом веке библиотечку наиболее известных авторов.
Приехав в монастырь у дороги на Портофино, они словно на миг перенеслись прямо в средние века. В монастыре, где обычно отдыхали выздоравливавшие картезианцы [53] , было в ту пору совсем тихо и безлюдно — баварец несколько раз ударил в гулкий колокол, прежде чем откликнулся старый садовник, работавший на склоне горы, в винограднике, — взлохмаченный. Небритый, нескладный, в темных лохмотьях, едва прикрывавших его наготу, но очень приветливый; надтреснутым голосом он быстро произносил какие-то красивые, длинные слова, показывая желтые зубы. Он заковылял куда-то за ключом, потом вернулся к монастырским воротам, на залитый жарким солнцем мощеный дворик; повел их в просторные, прохладные помещения, показал чистые и простые кельи, тенистые коридоры и чудесную апельсиновую рощу, а потом вывел на красивую террасу, которая выходила к сверкающему, трепетному морю. Он все время порывался рассказать им о каком-то Франческо, но они ничего не могли понять, пока доктор не разобрал слова «battaglia» [54] и «Павия» и не догадался в чем дело. Франциск Первый, объяснил он на ломаном, но все же понятном английском языке, жил здесь, когда попал в плен к императору и потерял все, кроме чести [55] . Они оглядели стройные колонны и воздушные своды.
53
Члены католического монашеского ордена.
54
битва (итал.)
55
Франциск I — французский король; в XVI веке, после поражения его войск у Павии, попал в плен к германскому императору Карлу V.
— Они совсем такие же, как в то время, — сказал молодой доктор. Воображение его оживилось, и он на миг забыл про свою науку.
Они вернулись в отель довольные и примиренные. Сэр Айзек почти не устал. Леди Харман поспешила наверх, чтобы снять пыльное дорожное платье и надеть чистое муслиновое, а он, опираясь на руку доктора, пошел на террасу, куда им должны были подать чай.
Когда она спустилась на террасу, весь ее мир уже был перевернут вверх дном.
На стол обычно клали письма так, чтобы сэр Айзек мог дотянуться до них со своего кресла, и он — возможно, не дав себе труда взглянуть на конверт, — взял верхнее письмо и вскрыл его.
Теперь он комкал это письмо в руке.
Только подойдя почти вплотную к столу, она заметила перемену. Его маленькие глазки взглянули на нее со жгучей ненавистью, губы были белы и плотно сжаты, ноздри раздувались от тяжкого дыхания.
— Так я и знал! — прохрипел он.
Она сохранила достоинство, хотя сердце у нее упало.
— Это письмо адресовано мне, — сказала она.
В глазах у него мелькнула издевка.
— На, полюбуйся! — сказал он и швырнул ей письмо.
— Это мое письмо!