Женитьба Элли Оде (сборник рассказов)
Шрифт:
— Однажды сотворилось такое чудо, — рассказывал мне сосед ишана. — Один крестьянин украл у деда Акчи-ишана, который тоже был ишаном, вязанку сена. И понёс сено к себе. Придя домой, он никак не мог оторвать от спины вязанку. Позвали сына, и тот ничего не смог сделать. Горюет, раскаивается вор, потащил сено обратно, чтобы оставить его на том месте, где взял. И там ничего не вышло. Целую ночь о грузом он мыкался по аулу и не знал, как избавиться от несчастья. Надо было идти к хозяину, просить прощения. Пришёл с ношей к нему. «Ишан-ага, я совершил недостойный поступок. Целую ночь я носил свой грех на плечах, душа истерзалась раскаянием. Дайте душе прощение, ишан-ага. Видите, до сих пор ваше сено давит на мои плечи. Снимите его!» Ишан простил вину, послал вора туда, где сено было украдено, и там, по его слову, вор освободился от вязанки. Неизвестно, кто был тот крестьянин, но все старики знают про случай с сеном и часто рассказывают о нём. То было с предком, а сам Акчи-ишан — тоже колдун. Он действует через соль. Если он на соль подует и наговор совершит, то у бездетных рождаются дети, а больные исцеляются от болезни.
— Услышав всё это, — продолжал Вельмурат-ага, — я долго думать не стал. Мне не требовалось, чтобы Мурат-джан научился дуть на соль. Взял сына от ишана, отдал в подпаски.
Мальчик подрастал, ему платили за работу. В те годы мы бедно жили и в помощи сына нуждались не меньше, чем в грамоте.
Так проходили месяц за месяцем, год за годом. Пыль поднималась над степью и опять ложилась на землю. Весной мы откочёвывали на новые пастбища, осенью снова возвращались в эту долину. А книга всё лежала в чувале. Иногда, тоскуя, я вытаскивал её и без всякой пользы перелистывал страницы. Я садился, как мулла, книгу держал так же, как и он, со всех сторон к ней прикасался, но ничего не выходило. Только жена сильнее страдала от этого. Она переживала своё горе и опять ворчала. «Как бы мы жили богато, если бы тогда не совершили глупости, — твердила она. — Мы имели бы целый табун породистых верблюдов».
— Но вот наступил светлый день, — продолжал Вельмурат-ага, — в аулы и кочевья пришла советская власть. Явились учителя, принесли с собой книги. В нашем ауле тоже появился учитель. Он оборудовал кибитку под школу, начал собирать детей и взрослых, которые хотели научиться читать. Я так обрадовался учителю, что и сказать нельзя. Думал, его нарочно для меня власть прислала. У нас сперва многие по незнанию сторонились учителя, детей не давали ему, а я с первого дня к нему привязался. Рассказал ему про книгу. Он велел показать её, взял, подержал день-другой и возвратил мне.
— Не прогадал, — говорит, — ты, Вельмурат-ага. У тебя в руках одна из ценнейших туркменских рукописей. Не зря вы с женой мучились из-за неё. Долго она лежала закрытой, теперь немного ждать осталось. Присылайте сына в школу, он научится грамоте, будет читать и писать. У меня он не будет дрова рубить и воду носить, как у ишана, — батрака мне не надо. Ваш мальчик походит в школу положенный срок, потом сядет вот здесь и будет отцу с матерью читать эту книгу. И другие книги найдутся, он вам всё прочтёт, а что потребуется написать — напишет.
Так говорил учитель. Я сразу понял, что слова его не праздные. Отправился я в степь разыскивать отары, где Мурат-джан ходил подпаском, нашёл его, объяснил, что хочу снова отдать к мулле учиться. Выучишься, говорю, прочтёшь нам с матерью драгоценную книгу, которую столько лет мы бережём. Мурат-джан выслушал меня, но идти домой отказался. «Не пойду, говорит, учиться, а муллу с ишаном и видеть не хочу. Теперь в городах и в аулах, говорит, советская власть.
Жена Акчи-ишана больше меня не заставит дрова рубить и воду ей носить». Опять надо было упрашивать и убеждать мальчишку. Пойми, говорю, что мулла, приехавший к нам, именуется учителем. Он школу в кибитке, устроил, многие мальчики, как ты, и даже взрослые люди ходят к нему каждый день, учатся. Про тебя учитель сам сказал: «Пусть Мурат-джан приходит, он у меня в положенный срок научится грамоте». Учитель — не простой мулла, а из тех, кого новая власть специально посылает, чтобы обучать народ по аулам. Ему батраков не надо, и платы никакой он не берёт за свои знания.
Уговорил я Мурат-джана, привёл его аул. Слова учителя целиком сбылись. Он лишних обещаний не давал, чудес не творил, наподобие Акчи-ишана, и на соль не дул. Сын наш, никуда не уходя с глаз наших, помогая матери по дому, незаметно выучился читать и писать. К слову сказать, теперь наш Мурат-джан заведует животноводческой фермой в соседнем районе, — добавил Вельмурат-ага.
Так вот, когда сын постиг грамоту, он достал книгу со дна чувала и прочитал её от начала до конца, И я понял, что книги не на небесах пишутся, что по смыслу они доступны для нашего понимания. В книге оказались даже такие песни, какие мы, пастухи, знавали раньше и иной раз сами пели в степи. Большая часть стихов, как видишь, говорит о добре и зле, о человеческой правде, об отваге людей, когда они защищают свою правду, своё счастье. И я ещё понял, что в тот раз мулла с бородой лопатой, читая книгу, портил её. Он гнусавил, ломая язык, выговаривал слова совсем не по-туркменски. У него был какой-то арабский, что ли, напев. И оказалось, что, покупая книгу, я не понимал даже сотой доли того, что в ней есть. А когда у этого очага книгу прочитал родной сын, не торопясь, по-туркменски, попросту прочитал, то всё раскрылось передо мною по-новому. После того жене моей и всему аулу стало ясно, что Вельмурат не проиграл, выменяв эту книгу на верблюдицу.
Так я избавился от причитаний жены: «Ай, где наша породистая верблюдица», «Ай, как мы ошиблись!» И соседи перестали шутить над моим неудачным торгом.
— Такова история этой рукописи, — закончил Вельмурат-ага. — Теперь ты видишь, добрый юноша, что пришлось нам вытерпеть из-за книги и каков конец всей истории. Кто же, узнав о всех переживаниях нашей семьи, осмелится взять из моих рук это сокровище? Не мудрено, что в ауле каждый ругал бы меня и проклинал, если бы я отдал книгу. Вот она вся тут — читай в своё удовольствие, читай всем, кому она по душе! Но мысль о том, чтобы с ней разлучить, — оставь навсегда.
Время было далеко за полночь, когда мой собеседник закончил рассказ и умолк. Ясно, что, пока старик жив, книгу он не выпустит из своих рук. Дальнейшие уговоры бесполезны. Он не станет и слушать, если я скажу, что в Ашхабаде мы сумели бы размножить эту рукопись, и каждый дайханин у них в ауле мог бы получить такую книгу, что, наконец, взяв теперь у него рукопись, я честно вернул бы её в полной сохранности через два-три месяца. Я понял: говорить всё это старику бесполезно. Никакими уговорами действовать нельзя, когда с книгою столь кровно связана вся его жизнь. Легче будет выпросить у него позволения переписать её.
Мы уже достаточно привыкли друг к другу. Беседа текла непринуждённо. Выбрав удобный момент за чаем, я обратился к нему:
— Вельмурат-ага!
— Слушаю тебя, юноша.
— Не исполните ли вы одной моей просьбы?
— Какие будут просьбы, юноша?
— Если бы вы уступили мне…
— Ай, ай, ай!
Он перебил меня, засмеялся и стал оглаживать бороду обеими руками. Вельмурат-ага не рассердился на сей раз, так как слова мои не принял всерьёз. Он хохотал, довольный собою, смех его был раскатист и громок. Жена подняла голову с той стороны очага, где она уже улеглась спать, и снова спряталась под одеяло. Старику явно льстила моя заинтересованность в книге.
— Нет, не уступлю, дорогой мой друг и гость. Кто такие книги продаёт, тот цены им не знает. Ещё раз скажу: бывают на свете вещи, которые не отдают ни за какую цену.
— Но вам её отдали…
— И проиграли!
Он опять шумно захохотал, по-ребячески радуясь и гордясь своим сокровищем.
— Бывают вещи непродажные, это бесспорно, Вельмурат-ага, — поддержал я его, — но иногда такую вещь можно дать хотя бы на время человеку, которому доверяешь.
Мне хотелось внушить старику мысль, что я от него с пустыми руками не уйду. Мы говорили серьёзно, понимали друг друга вполне, и, наконец, он сжалился надо мной, сказав: