Женитьба Элли Оде (сборник рассказов)
Шрифт:
От ужаса сердце его то билось по-сумасшедшему, то вот-вот готово было остановиться. Кажется, змее не понравились эти перебои, она шевельнулась и легко скользнула вниз. Курбан-мерген вскочил, схватил ветку саксаула, но змеи уже и след простыл… «Скорее всего в песок зарылась», — решил он и поспешил покинуть это место…
Когда Курбан-мерген добрался до того места, где, по его предположениям, могли быть джейраны, наступила жара. Старик извлёк из хуржуна старое, дедовское ружьё, посмотрел на свет вовнутрь ствола, зарядил и клацнул затвором. Потом он совсем по-молодому спрыгнул на землю и, зачерпнув горстью пыль, подбросил её вверх, — нужно было точно знать, откуда тянет ветер. Определив направление ветра, он достал бинокль. Вот что делает с человеком старость! Раньше он счёл бы за великий позор пользоваться биноклем, да и нужды-то в этом не было, у него был соколиный глаз, но пришло время, и зрение ослабло. Нет, очков он не носил и видел получше многих молодых, но биноклем пользовался.
Сейчас Курбан-ага внимательно осматривал безжизненные склоны гор, Он знал, что джейраны должны прийти оттуда. Весною, когда в долинах Бадхыза буйно зеленеют травы, джейраны охотно идут сада. Потом летом в низинах трава выгорает, и джейраны уходят в горы, где кормятся до глубокой осени. А осенью и здесь, внизу, зелено.
Сегодня жарко, и джейраны непременно пойдут на водопой. А водопой где? Во-он там, внизу. Значит, идти им придётся только вот этой тропой. Какой же ещё? Вчера, во всяком случае, они проходили здесь. Они сами придут — стреляй, мол, Курбан-ага, на выбор. Только для этого нужно выбрать правильную позицию. Джейран — животное чуткое, осторожное. Нюх у него отменный — человека за километр может учуять.
Стреножив осла и пустив его в низину пастись, Курбан ага взял ружьё на изготовку и двинулся к небольшому валуну, поблёскивающему под солнцем шагах в тридцати в стороне. Валун этот лежал здесь уже много-много лет, и старик знал, что из-за него очень удобно стрелять, если джейраны пойдут этой тропинкой.
Он уже подходил к валуну, когда заметил за ближайшим холмиком джейранов. Вернее, рога нескольких самцов, которые обычно ведут их стадо. Сердце старого охотника бешено заколотилось, и он, вскинув ружьё, замер. Но джейраны, кажется, заметили его на мгновение раньше — они тоже встали. Видны были лишь их рога. Старик подождал минуту-вторую и понял, что если он не выстрелит сейчас, то стрелять ему сегодня, во всяком случае по джейранам, уже не придётся. Стоит ему сейчас сделать шаг, как животные умчатся в горы, и в ближайшие дни этой тропой идти не рискнут. А это — его последняя охота. Так он решил ещё вчера. Последняя! Сына своего, сколько ни бился, охотником он не сделал, и придётся подарить ружьё… Он вспомнил мальчугана в тюбетейке и в тёмных штанишках туркменского покроя.
— Я подарю тебе, внучек, — проговорил старик, целясь чуть-чуть пониже, под рога. — Я подарю тебе ружьё и вот эти рога…
Он спустил курок, и выстрел многократным эхом прогромыхал в горах. По звуку Курбан-мерген определил, что не промахнулся.
— Идём, внучек, — сказал он, — посмотри, как может ещё стрелять твой дедушка…
Перевалив холмик, старый охотник понял, что жестоко обманулся. Он принял за джейраньи рога ветки старого саксаула. И как это он забыл о нём. Ведь он под этим саксаулом много раз делал привалы. И всё-таки он продолжал верить, что джейраны были здесь, и стал внимательно осматривать местность. Ему казалось, что он вот-вот увидит на песке капли свежей крови. Но ни крови, ни джейраньих следов там, конечно, не было.
У него вдруг сделалось муторно на душе. Неужели он уже настолько стар и плох глазами, что саксаул он джейрана не может отличить? Неужели?! Он отбросил в сторону ружьё, как ненужную палку, и сел, цепко обхватив колени руками. Со стороны он был похож на обиженного ребёнка.
— Что же ты делаешь, Курбан? — спросил он строго. — Разве после всего этого захочет твой внук стать охотником? Ни за что в жизни! Это уж ясно. Надо было накормить его свежим мясом джейрана, показать, как следует стрелять… А ты… Мазила!..
В жизни Курбан-мерген был необщительным, угрюмым человеком, и близких друзей у него в сущности никогда не было. В добрых, приятельских отношениях постоянно бывал со многими, но друзей не имел. В молодости он чувствовал себя чем-то обделённым, переживал, что нет у него человека, которому он мог бы открыть всю душу. Родственники? Жена? Все они близки ему, конечно, но, как известно, для друга в человеческом сердце всегда есть особое место.
Уже в зрелом возрасте Курбан-мерген понял вдруг, что он всегда имел верного, близкого друга. Это — пустыня, Каракумы. А что? С пустыней можно поговорить, рассказать обо всём, что у тебя на душе, и она, как верный, хороший товарищ, не прервёт твоего откровения, выслушает до конца. Погрустит с тобою и повеселится. И о себе поведает всё без утайки. И в этом рассказе не будет и тени лжи и намёка на корысть. Всё от чистого сердца, как на духу!..
К человеку подползла черепаха. Вытянув морщинистую, чуть-чуть изогнутую шею, она долго и очень внимательно рассматривала его. Не исключено, что человека она видала впервые, хотя прожила уже…
— Сколько же тебе лет, красавица? — спросил с улыбкой Курбан-мерген. — Не моложе меня, наверняка. По вашим, черепашьим понятиям, ты ещё совсем молода, а я уже старик. Тебе ещё жить да жить, а я…
Когда черепаха уползла своей дорогой, Курбан-мерген встал и поднял ружьё. Потом пошёл в низину, снял привязанный к седлу осла хурджун с провизией и направился к источнику. Источник этот, его в Бадхызе называют Инжирли, выбивается из-под нескольких огромных валунов и, беззаботно прыгая проказливым козлёнком с камешка на камешек, с уступа на уступ, бежит вниз, в долину. Вокруг источника — густые заросли дикого инжира (отсюда и название — Инжирли). Сейчас он ещё зелёный, а вот осенью, в конце октября, в первой половине ноября!..
Старик хорошенько ополоснул тунче, наполнил водой, развёл небольшой костёрчик и поставил чай. Из хурджуна он достал лепёшку, чайник, пиалу. Разложив всё это на небольшом клочке клеёнки, он снова сунул руку в хурджун, но тотчас же отдёрнул её — он коснулся чего-то гладкого и холодного. Заглянув в хурджун, старик улыбнулся и вытащил стеклянную банку с коурмой.
— «Да, — подумал он, — старуха-то знает, какой я теперь охотник. Специально положила коурму».
И Курбан-мерген вспомнил, как когда-то в молодости… Он давно собирался показать Сапаргуль пустыню, да всё никак не подворачивалось удобного случая, родителей стеснялся. Но однажды нужно было отвезти её в соседнее село погостить к родичам. На недельку. Ну что ж, на недельку так на недельку.
— Отвезу её, а сам поохочусь несколько дней, — сказал он отцу и прихватил с собою ружьё, боеприпасы, да и всё остальное, что может понадобиться в пустыне.
По селу Курбан проехал верхом на лошади, как того требует обычай, впереди жены, под которой семенил трусцой серенький ослик, а сразу же за селом он вдруг повернул резко вправо, к холмам.
— Что подумают люди, — говорила растерявшаяся Сагаргуль. — У тебя варит котелок или нет?
А он, счастливо улыбаясь, спешился, стреножил ослика, пересадил жену к себе в седло, и поскакал в Инжирли. Дни, когда видел он Сапаргуль среди цветов и буйных трав Бадхыза, когда приносила она из Инжирли свежую, прозрачную, как слеза воду, и кипятила чай из неё, ему запомнились как самые счастливые, какие-то блаженно-сказочные в его жизни. Эх, вернуть хотя бы один из этих деньков!..
Отдохнув как следует после еды и ещё раз попив чаю, Курбан-мерген стал собираться в обратный путь. Солнце уже покатилось вниз, а старик решил вернуться домой засветло.
По старой привычке бывалого охотника он первым делом стал чистить ружьё. Охоты не получилось, но стрелять-то он стрелял! А раз стрелял, значит, в стволе — копоть, а её надо обязательно убрать. Это только неряхи, горе-охотники, чистят ружьё дома, а кое-кто даже на следующий день. У настоящего охотника ружьё всегда в чистоте, пусть старенькое, ветхое, но в идеальной чистоте.