Женитьба Элли Оде (сборник рассказов)
Шрифт:
— А мне он ни гу-гу.
— Тебе-то ни гу-гу, — хмыкнул Леха. — Что он, дурак, что ли? Тебя, по-моему, райотдел милиция боится.
— Не боится, дурень, а уважает, — с напускной серьёзностью сказал Тимофеевич.
— Ну, уважает, — согласился Леха. — Тебя попробуй не уважь…
Несколько минут они молчат. Газик покачивает на кочках и бугорках. От долгой езды, монотонного урчания мотора, да и от выпитого обоих клонит в сон. Даже курево не помогает. Тимофеевич, тот давно уже клюёт носом, а Леха, чтобы не уснуть, продолжает разговор:
— Я вот всё о Петре думаю. Что ему нужно? Мы с ним пацанами росли вместе. Вроде парень как парень был.
— Плохо смотрел, — пробубнил Тимофеевич. — Таких, их сразу видать, с пелёнок.
— А вот жинка у него — Калька Первухина, это её девичья фамилия, девка была мировая. Как, блин, она с ним уживается?..
— А что бабе-то, — смачно зевнул Тимофеевич, — много надо?..
— Оно конечно, — согласился Леха. — Но Петро нудный такой стал, до невозможности.
«Не стану же я тебе, блин, рассказывать, как случилось, что Катька Петру досталась, а не мне. Хотя должна быть моей. И была. Со мной, а не с Петром ведь… А ему досталось яблочко надкушенное. Спеленькое, ароматное, но того… надкушенное. И ты думаешь, он не знает, чьих зубов там след? Прекрасно знает. Катьке он, конечно, заливает, что ему, мол, до лампочки, был кто у неё до него или не был, а на меня зубок имеет. Да и как не иметь? Я бы, доведись на его месте быть, не зубок, а целый клык имел бы.
Ну и характер всё-таки у Петра. Хоть бы сказал когда что-нибудь. Нет, молчит…»
— Баба, Леха, — она, как собака: к любому хозяину привыкает и очень даже довольна им бывает.
— Да не скажи, Тимофеевич.
— Дело говорю.
— А как мою, для примера, взять? Ей, блин, хоть миллион дай, — а всё мало.
— Да-а, — согласился Тимофеевич, — твоя — куркулиха приличная.
— И, главное дело, недовольна вечно. А у Петра Катька всегда довольная. Ей и полторы сотни Петровых — во-от так, — Леха черкнул себя ногтем большого пальца по лбу. Посмотришь, блин, на неё и не поймёшь, отчего у неё на портрете такая радость постоянно. Можно подумать, что муж у неё не Петро Забродин, а какой-нибудь академик, шишка. А ты же, блин, как белка в колесе вертишься, зашибаешь и там, и здесь, и всё мало…
— Эт, как бабу приучишь. С самого начала. Потачку дашь, разбалуешь — пиши-пропало. Слушай, Леха, давай часок-другой покемарим. Уже сил нет.
— Давай…
Мощный луч света вспорол темноту и стал медленно ощупывать степь: вправо, влево…
— Не иначе Петро, — в голосе у Лехи тревога. — Свет прямо как на границе.
— Он на ИЖе, говоришь?
— ИЖ-юпитер.
— Слишком яркий свет для ИЖа.
— А у него в люльке двенадцативольтный аккумулятор и прожектор. Специально нашего брата шарить.
— Во-о, гад, — Тимофеевич дотянулся до бутылки, плеснул в кружку и выпил. — Он досветится когда-нибудь. Ему присветят.
Луч между тем воткнулся в их нехитрый лагерь и замер.
— Засёк, блин, — Леха привстал.
— Садись, не паникуй, — пророкотал хмельным басом Тимофеевич, — до него километра три, не меньше. Сиди, не мельтеши. А будешь бегать, да ещё свет вруби…
— Едет, — Леха стал вслушиваться в звонкую от пения цикад тишину ночи. — И прямо сюда.
Луч и в самом деле стал подрагивать, как подрагивает свет фар, когда едут без дороги.
— На, выпей лучше, — предложил Тимофеевич.
— Ай, — отмахнулся Леха, — будет сейчас «выпей».
— Пей, шмакодявка чёртова. Суслик несчастный, Забродина какого-то забоялся, воздух портишь.
— Тебе-то что, — огрызнулся Леха, — а за машину я отвечаю. Он же завтра директору доложит…
— А может, это и не егерь совсем, а такие же, как мы, охотники. Уставшие, голодные… Пей, а то подъедут. Хорошо, если со своими запасами, а как нет?
Леха выпил. Поперхнулся, долго кашлял.
Вновь прислушались. Уже отчётливо слышен был гул мотора.
— Кажись, и в самом деле ИЖ, — согласился Тимофеевич.
— Я сразу сказал. Надо было нам без света в сторонку отъехать…
— Не воняй.
— Тебе-то что, — чувствовалось, что Леха старается, но никак не может справиться с дрожью в голосе. — Случай чего, ты удочки смотаешь, а расхлёбывать мне.
— Заткнись…
— Как не хотел, блин, ехать в этот раз. Как душа чуяла. Так нет же, пристал: «Поедем да поедем». Но вот и доездились.
— Ты замолчишь, сука?..
И неизвестно, чем бы окончилась эта «беседа», но тут вдруг тот, на мотоцикле, почему-то свернул чуть-чуть левее, потом ещё, и через несколько минут ИЖ протарахтел мимо, примерно в километре от того места, где расположились на ночлег Леха и Тимофеевич.
— Петро, — сказал Леха, облегчённо вздохнув. — Точно, он.
— Ну, успокоился? С твоими нервами, Леха, нужно постоянно иметь при себе запасные штаны, — засмеялся Тимофеевич.
Леха промолчал.
— Давай ложиться. Зорьку бы не проспать.
Серое небо низко висит над серым ковыльным простором. Земля, горячая и пыльная, задумчиво млеет под знойным солнцем. Пусто и дико вокруг. Лишь одинокий степной курган, что нет-нет да и вынырнет из-за горизонта, как-то меняет однообразие картины.
— И откуда они берутся? — нарушает молчание Леха.
— Кто? — Тимофеевич косит глазом влево.
— Да вот эти курганы.
— Что, не знаешь?
— Эти сказки, что, моя, эт могилки скифские, знаю. Только не верю я им. Они что, были того, — Леха вертит указательным пальцем у виска, — эти скифы? Такие кучи насыпали. Или, может, они великаны какие были?
— Какие великаны? В курганах этих схоронены князья там всякие, полководцы.
— Начальство? Да? — хохочет Леха.
— Ну, можно и так сказать.
— Я бы Петра в таком кургане схоронил с удовольствием.
Теперь смеётся и Тимофеевич.
— А вообще, Тимофеич, наши вот эти археологи брехать, я вижу, мастера.
— А кто знает, может и не брешут…
— Ну, подумай сам, откуда они знают, что курганы насыпали именно скифы?
— Скифы что. Тыща, ну полторы тыщи лет как жили. А вот на севере мамонтов находят в мерзлоте. Так тем по миллиону лет. Во, е-моё, фокусы. Миллион лет назад, говорят, и человека-то на земле на было.