Женитьба Лоти
Шрифт:
И вправду, у таитян много таких слов и оборотов, которые проясняются постепенно, если долго пожить в лесу под шум ветра и гул океана, ловя каждый загадочный звук в природе…
XLIII
В здешних лесах не услышишь птичьего пенья; слуху Гаитян неведома эта простая музыка, наполняющая леса прочих широт весельем и жизнью.
Здесь в густой тени, среди лиан и больших папоротников, ничто не летает, не движется, не щебечет; царит непонятная тишина – и она, кажется, определяет меланхолический склад характера аборигенов.
Только
В прежние времена вожди привязывали к волосам пучки этих перьев; чтобы собрать это украшение, требовалось много времени и упорства…
XLIV
НЕСКАЗУЕМОЕ
…Есть у человеческой породы потребности, как бы нарочно созданные, чтобы напоминать, до чего же мы несовершенны и материальны. Им подвластны и королевы и пастушки, и «стража, бдящая при входе во дворец», и все прочие…
Когда Помаре сталкивается с этими неизбежными обстоятельствами, три женщины заходят с ней в укромное место.
Миссия одной из жриц – поддерживать во время акта тело царственной особы. Другая держит наготове свежие и нежные листья бурао. Для третьей служба начинается тогда, когда заканчивается для двух других: поднести сосуд с монои – кокосовым маслом с ароматом сандала и этим маслом умастить места, которые листья могли чуть-чуть раздражить или поцарапать.
Процедура окончена – и процессия возвращается во дворец…
XLV
Рараху и Тиауи повздорили. В течение нескольких минут из чистейших уст без передышки, без запинки, вылетали детские ругательства, мерзкие и непристойные (по части оскорбительных слов таитянский язык не уступит латинскому).
Это была первая размолвка между подружками, позабавившая публику на берегу Фатауа, – красавицы хохотали до упаду, подзуживая девочек.
– Эй, Лоти! – рассмеялась Тетуара. – Это ведь они из-за тебя ссорятся!
Действительно, Рараху приревновала меня к Тиауи, оттого и вышел весь этот шум.
Подружки застыли, бледные, с горящими глазами, дрожащие от злости, как дикие кошки, готовые сцепиться.
– Тинито уфа! (Подстилка китайская!) – в отчаянье шипела Тиауи, намекая на зеленое газовое платье Рараху.
– Овири, амутаата! (Дикарка, людоедка!) – парировала Рараху. Она знала, что Тиауи в раннем детстве привезли с одного из самых дальних островов в архипелаге Паумоту; если подружка сама не успела отведать человечины, то кто-то из ее родных наверняка был каннибалом.
Оскорбления попали в цель; разъяренные девчонки вцепились друг дружке в волосы, начали кусаться и царапаться.
Их едва разняли. Обе расплакались, потом Рараху бросилась в объятая Тиауи, и подружки расцеловались. Они ведь обожали друг друга…
XLVI
Тиауи, забывшись от волнения, поцеловала подругу носом. Это старый забытый обычай полинезийцев – так ее учили в детстве на далеком варварском острове.
Она прижала носик к упругой щечке Рараху и громко засопела – это и был поцелуй по-полинезийски. Целоваться по-европейски они научились совсем недавно.
И малышка Рараху поглядела на меня сквозь невысохшие слезы с лукавой улыбкой, как бы говоря:
– Какова дикарка! Не права ли я была? Но все равно я ее очень люблю!
Девочки крепко-крепко обнялись, и через мгновенье ссора была забыта.
XLVII
Когда бродишь под стройными пальмами по белым гаитянским пляжам, встречаешь время от времени, то на одинокой высотке над бирюзовым океанским простором, то еще в каком-нибудь печальном месте, выбранном со вкусом предками нынешнего народа, надгробные холмы: насыпные коралловые курганы. Это мараэ – захоронения древних вождей; память о тех, кто покоится в них, затеряна в баснословно давних временах. Загадочные жители Рапануи [48] украшали курганы гигантскими статуями с ужасающими лицами. Таитяне же просто сажали рощи железного дерева. Железное дерево – кипарис здешних мест; крона его темна до черноты, ветер с особенным свистом носится в редких ветвях его…
48
Рапануи – совр. Рапа, южнее Таити.
Эта коралловые курганы, сохранившие ослепительную белизну, несмотря на годы, поросшие большими траурными деревьями, наводят на мысль о страшных древних обрядах. Похоже, это и вправду алтари, где мертвецам приносились человеческие жертвы!
– Только на Таити, – рассказывала королева Помаре, – даже в древности закланные жертвы не съедали, а лишь изображали жертвенную трапезу. Правителю подносили на блюде, как знак его власти, вырезанные из орбит глаза. Конечно, это ужасно. Но таков был обычай! (Записано со слов Помаре.)
XLVIII
Тахаапаиру, приемный отец Рараху, занимался необычайным промыслом: в Европе, столь богатой на всякого рода изобретения, ничего подобного и в голову не могло прийти.
Глубокий старик, каких немного в Океании, обладал серебряной бородой – величайшая редкость в тех местах. На Маркизских островах седая борода – невероятная драгоценность: из ее волос делают дорогие плюмажи и серьги для вождей. Там живут несколько седобородых старцев, за ними заботливо ухаживают, чтобы регулярно использовать редкостный дар природы.
Дважды в год Taxаапаиру стриг бороду и отправлял на Хива-Оа, самый дикий из Маркизских островов: там она ценилась на вес золота.
XLIX
…Я держал на коленях человеческий череп: Рараху с ужасом разглядывала его.
Мы сидели на самой макушке кораллового кургана под высокими железными деревьями. Дело было к вечеру в отдаленном округе Папеноо; солнце медленно опускалось в огромный зеленый океан; стояла дивная тишина…
Я нежнее обычного смотрел на Рараху – это был прощальный вечер: «Рендир» ненадолго уходил на север, на Маркизские острова.