Женщин обижать не рекомендуется. Сборник

Черных Валентин Константинович

— Присылайте, — сказал я. — Прочитаю, обсудим.

— Она сейчас привезет.

Так в мой дом вошла писательница.

Высокая, молодая, рыжеволосая, некрашеная, крашеных я определяю сразу.

— Позвоните завтра, — сказал я ей.

— А может, вы прочтете сразу? — попросила она. — А я тихонечко посижу. Мне очень хочется узнать ваше мнение. Очень, очень!

«Чуть пережала с этим „очень, очень“», — подумал я.

Из ее узкого платья выпирали грудь, бедра, загорелые крепкие ноги. Она мне понравилась. Разница в возрасте, конечно, лет в двадцать, но я после двух жен в ближайшее время жениться не собирался, а переспать с ней захотелось, как только она вошла. Не знаю, как женщине, но мужчине двух секунд достаточно, чтобы понять: хочешь ты эту женщину или не хочешь. Требования не такие уж большие: чтобы не очень толстая,

и не очень тощая, и не очень плоская сзади и спереди.

Я заварил кофе — она попросила — и начал читать сценарий. У меня было несколько романов с писательницами и сценаристками. С ними даже проще, чем с актрисами. Они отбрасывают романтическую часть ухаживания и в постель обычно ложатся в первый же вечер. Главное потом — поговорить о приемах профессии, определить общность взглядов на нынешние авторитеты. Если тебе нравится то же, что и ей, ты умный и тонкий. А если тебе нравится, как она пишет, ты свой.

Обычно достаточно прочитать несколько страниц, чтобы определить: писатель перед тобой или графоман. Читая этот сценарий, я впервые не мог поставить диагноз сразу. Диалоги то великолепные, то будто показания, записанные в протокол сельским милиционером. Действие то неслось вскачь, то вяло плелось. Если бы я хотел только переспать с нею, то хвалил бы удачные диалоги, опуская все остальное, но мне предстояло работать над этой заготовкой. Я принял компромиссное решение. Хвалил удачные эпизоды и раздумывал вслух о том, что предстояло переделывать.

— Так вы беретесь? — спросила она.

— Да.

— Когда начнем?

— Завтра во второй половине дня.

Она приехала в точно назначенное время. Мы обсуждали каждый эпизод, проговаривали диалоги, и я надиктовывал их на диктофон. Она радовалась удачной реплике, как ребенок.

— Все, — сказал я. — Через полчаса закрывается метро.

— Можно я посплю у вас в кабинете? — попросила она. — Зато завтра начнем сразу с утра.

Она оказалась решительнее меня. Я знал, чем закончится этот вечер. Или я приду к ней в кабинет, или она ко мне в спальню. Пока я раздумывал, пойти ли сейчас или отложить на утро, пришла она и легла рядом. В свои двадцать пять лет она оказалась вполне профессиональной. За несколько секунд она привела мой двигательный аппарат в рабочее состояние, сама определила позицию — я внизу, она сверху — и стала управлять мною, как управляют автомобилем: увеличивать обороты двигателя, притормаживать, лавировать в потоке. Я привык управлять сам, может быть поэтому мой двигатель довольно быстро заглох. Я чувствовал, что ее это не устроило. Но она совершила невозможное, что уже несколько лет не удавалось ни одной женщине. Почти без передышки она снова привела мой агрегат в рабочее состояние. Я почувствовал, что могу ей соответствовать, но оказалось, нужны были только две минуты, которых ей не хватило. Я попытался возмутиться, но она, закрывая дверь спальни и направляясь в ванную, сказала:

— Завтра с утра рабочий день.

Я проснулся довольно поздно и услышал стук машинки. Она встала часа на три раньше меня и заканчивала перепечатку диалогов, которые мы наговорили вчера.

Я рассчитывал, что мы будем работать недели две, но сценарий был готов за пять дней.

— Можно я поживу у тебя? — попросила она. — Я ведь живу в коммуналке, и соседи-пенсионеры ругаются, что я стучу на машинке по утрам.

— Конечно, — сказал я. — Буду только рад.

Я уверен, что девяносто из ста мужчин ответили бы так же.

Теперь, когда я возвращался домой, меня ждал обед. Правда, готовить она не умела: супы варила из концентратов, мясо пережаривала. И я снова стал готовить сам. У нее оказался хороший аппетит, и у меня на готовку стало уходить довольно много времени. С появлением женщины в моем доме никаких преимуществ я не получил, кроме единственного: она умела слушать. Я рассказывал ей о своей жизни, но она почти не рассказывала о себе. Я узнал только, что она была замужем за писателем, по-моему, одним из самых интересных прозаиков нашего времени, с которым они не сошлись характерами. Иногда она заходила в мою спальню, но не тогда, когда хотел я, а когда хотела она.

С утра она садилась за пишущую машинку и работала по восемь часов, как когда-то на ткацкой фабрике до поступления в Литературный институт. Я обычно больше четырех часов за столом не выдерживал.

Однажды, когда она на сутки уехала к матери в Иваново, я открыл рукопись ее романа. Скучная, длинная, подробно описанная история одной семьи, чуть ли не за сто лет, меня не увлекла. Я просмотрел начало, середину и перешел к только что написанным главам. И мне стало интересно. Я читал о знакомом и близком. И вдруг я понял: это же история моей жизни! Я рассказывал ей, как хотел стать писателем и через что мне пришлось пройти, чтобы им стать. Но писатель никогда не рассказывает просто так. Обычно это уже продуманная история, которую проверяешь на слушателе, если замечаешь в каких-то поворотах спад интереса, в следующей аудитории уже отбрасываешь ненужное. Вначале еще неразмятый ком текста постепенно становится упругим, и его уже можно ставить в печь, то есть садиться за машинку и печатать практически без поправок. Конечно, каждый писатель использует услышанные истории, диалоги, но, соотнося их со своей жизнью, приводит в систему, выверяет, строит сюжет. Я уже проделал всю эту тяжелую работу, а она украла ее. Если она не понимает, что совершила воровство, придется ей объяснить. И надо быть осторожнее в разговорах. И тут я вспомнил, что недели три назад ей позвонили из редакции еженедельного женского журнала и попросили рассказ. Она за день написала рассказ и отнесла в редакцию. У метро в киоске я купил последний номер этого журнала, быстро нашел ее фамилию и начал читать. У меня перехватило дыхание. Это был мой рассказ, но я не рассказывал ей сюжета. Каждый новый сюжет я заносил в толстую конторскую книгу на отдельную страницу. Если в будущем рассказе героем был шофер, я разговаривал с десятками шоферов, уточняя профессиональную терминологию. Иногда на это уходили дни, но чаще всего рассказ рождался по нескольку месяцев. Однажды я попал в компанию, в которой оказался врач-сексопатолог. Он рассказывал о женщине, как о совершенном компьютере. Когда мужчина знает возможности этого компьютера, он может достигнуть феноменальных результатов. Я решил написать о любви двух сексопатологов — мужчины и женщины, о любви двух компьютеров. Каждый нажимал на определенную клавишу и получал запрограммированный результат. Я только не мог придумать концовки. Но потом я познакомился с любовницей этого сексопатолога, хорошенькой продавщицей из универсама. С писателями и врачами женщины обычно откровенны. Оказалось, что в постели сексопатолог нормальный, скучный мужик и думает только о себе. «Может быть, все свои знания и умение он приберегал для какой-то идеальной женщины, — предположила продавщица, — а я для него так, дырка от бублика». В журнале рассказ так и назывался: «Дырка от бублика». Мне стало грустно. А что уж тут веселого, когда близкая тебе женщина оказалась элементарной воровкой? Она ведь знала, что писать — это десятая часть той непрерывной работы, которую проделывает каждый писатель.

Я, как щука, всегда был с открытой пастью. Если проплывал мимо интересный карась, я тут же смыкал челюсти. По сути, у меня никогда не было ни выходных, ни отпусков. Еще совсем молодым я каждый день перед выходом из дома рассовывал по карманам листочки, чтобы записать услышанную интересную фразу, отметить яркую деталь в одежде. Потом я стал пользоваться диктофоном, маленьким, меньше пачки сигарет. Вечерами я расшифровывал наговоренное днем, и все это оседало в конторской книге.

Я вернулся домой, достал свою конторскую книгу и вычеркнул сюжет «Дырка от бублика». Просмотрев свои записи, я понял, что при ее работоспособности все собранное мною за двадцать лет она переведет на бумагу за два года.

Когда она вернулась из Иваново, я заварил кофе, как при первой встрече, и сказал:

— Воровать нехорошо.

— Поняла, — ответила она. — Но ты ведь… — Она, наверное, хотела сказать «старый», но перестроилась и сказала: — Ты ведь очень много собрал, ты до конца своей жизни не успеешь все это записать. Поделись!

— Значит, я застаю у себя в доме воровку, говорю ей, что воровать нехорошо, а она мне отвечает: «У тебя много всего, поделись». Так, что ли?

— Да.

— Когда я прочитал твой сборник рассказов…

— Хороший сборник, — сказала она.

— Это ты своего бывшего мужа обворовала?

— Он молодой и талантливый, — ответила она. — Еще придумает.

— Понятно, — сказал я. — Он молодой и талантливый, я старый и запасливый, а кто ты?

Она смотрела на меня, понимая, наверное, что я не настолько влюблен, чтобы простить ее. Она встала, собрала свои вещи, рукописи и спросила: