Шрифт:
Пролог
НАТАЛИ И УОЛЛЕС
Октябрь. 1987 год
Когда шепот и смешки, бурные изъявления восторга при встрече старых знакомых, сплетни, передаваемые во всеуслышание в голос или на ухо собеседника — весь этот нестройный гул голосов поглотила волна музыки, исполняемой специально приглашенным оркестром, Натали поняла, что Уоллес, как всегда, оказался прав. Его идея возобновить демонстрацию новых моделей фирмы «Котильон» на яхте, купленной им когда-то у разорившегося от коммунистической национализации румынского миллионера, и совершить маленькую прогулку
Кто не пил и не болтал, тот смотрел в огромные окна салона на освещенные осенним солнцем небоскребы Манхэттена, разглядывал довольно скромные, весьма целомудренные женские формы статуи Свободы, потом устремлял взор на роскошество темных, серебристых и ослепительно белых мехов и понимал, как богаты страна, называемая США, и фирма «Котильон» — символ этого богатства.
Звероводы с хищными, как и у выращенных ими соболей глазками, напившись чистого виски и шампанского, жевали копченую семгу, ложками глотали икру и с вожделением поглядывали на одиноких женщин. Журналисты поглаживали пальцами меха и сочиняли возвышенные фразы, которые завтра появятся в утренних выпусках газет. Серьезные люди пытались протолкаться к хозяевам приема.
Натали чувствовала себя победительницей. Она как бы находилась на вершине, где воздух ледяной и свежий, а все остальные толпились внизу и дышали бензиновым смогом. Конкуренты — Бен Кахн, «Джилдо» — все эти мелкие людишки копошились у подножия «Котильона».
Она чувствовала себя уверенно, потому что рядом с ней был Уоллес, высокий и непоколебимый, как средневековая каменная башня, и одновременно приветливый, отвечающий на каждую обращенную к нему улыбку.
— Дорогая, кто это? — спросил он, отвлекшись на мгновение от приветствий и рукопожатий.
— О ком ты спрашиваешь?
— Вот та женщина… с большими подложными плечами?
— Не знаю.
Натали и Уоллес одновременно улыбнулись. Каждая деталь туалета и ошибка в пропорциях оценивались ими мгновенно и одинаково.
— Кто ее пригласил?
— Не знаю.
Уоллес встревожился. Натали — нет. Потом она проклинала себя за свою рассеянность, за то, что поддалась эйфории праздника. Целая армия охранников, одетых в безупречные смокинги, отфильтровывала приглашенных. У Натали не могло возникнуть и мысли, что какой-то нежелательный гость проникнет на борт яхты.
Блондинка с чересчур широкими плечами растворилась в толпе, а к Уоллесу и Натали устремился, широко расставив руки и растопырив пальцы, как спрут щупальца, «соболиный король» из Канады.
Своими щупальцами он впился в одежду хозяев и, дыхнув на них запахом виски, с упреком заявил Уоллесу:
— Продал ты меня за русские рубли и бриллиантики!
От объятий спрута помогла избавиться седая леди — судя по бриллиантам в колье на морщинистой шее, супруга «короля Голконды».
— Как там гласность и перестройка в Москве?
— Процветают, — тут же откликнулся Уоллес.
На произнесенное слово «Москва» тут же слетелись, как воробьи на хлебные крошки, любопытные.
— Гласность в Москве… Она есть и еще продлится… Стоит потратить пару тысяч долларов,
Евреи разошлись по домам… А я, естественно, остался наблюдать и вскоре был вознагражден за свою настойчивость. Тот же администратор, кстати, облаченный в безупречный деловой костюм, объявил, что граждане Прибалтийских республик, не прописанные в Москве, могут не рассчитывать на покупку обуви.
Через некоторое время с таким же сообщением обратился к гражданам Среднеазиатских республик или, как их называют в Москве, «чуркам», затем к «чернозадым» — это выходцы с Кавказа, потом еще к кому-то. Таким образом, громадная очередь, основательно промерзшая под дождем и мокрым снегом, растаяла и в конце концов у священных врат ГУМа остались два самых привилегированных гражданина — два инвалида. И вот тогда вышел к ним этот юнец и произнес задушевно:
— По секрету скажу вам, дедушки, обуви итальянской сегодня не завезли…
Ушел он вовнутрь и запер за собой дверь. И как же отреагировали старики-ветераны? Те самые, что отстояли Москву от бронированных полчищ Гитлера?
Они постояли молча, потом один шепнул другому на ухо:
— Кому я завидую, так это евреям!
— Почему?
— Они всегда в выигрыше. Первыми ушли по домам… А мы тут зазря стояли и мерзли…
Вот такие у них там реформы на Руси! — тихо добавил к своему рассказу Уоллес. Было непонятно, сочинил ли он эту историю целиком или была в ней доля горькой правды.
Натали подняла голову и заглянула в лицо мужу. Лед был в его глазах. История, рассказанная им, была хоть и смешна, но горестна. Однако все вокруг хохотали.
Блондинка с неестественно широкими плечами вновь мелькнула в толпе… Ее роскошная, обнаженная вызывающим фасоном вечернего платья спина привлекала внимание среди поднятых вверх хрустальных бокалов с французским шампанским.
— Опять эта белокурая бестия, — шепнул на ухо Натали Уоллес. — Если у нее на голове парик, то он превосходен. Кто ее пригласил?
— Я уже сказала тебе, что не знаю.
— Может быть, этот чертов Стив Вайнтрауб протащил свою очередную шлюху? Кстати, как он здесь очутился?
— Я пригласила его. Пока ты мерз в России, он грел мою душу лисьим мехом. Целой партией меховых курток. Они взорвут рынок, как динамит. Он показал мне образцы…
— Берегись, Натали! Когда-то я довел его дедушку до банкротства. И что сделал этот портняжка? Бросил на произвол судьбы свое потомственное дело, стер в порошок и развеял по ветру память о трех поколениях мастеров и стал импортировать готовые изделия из Гонконга!