Женщина Габриэля
Шрифт:
Капюшон мешал ей осмотреться, но это не притупляло ощущения опасности, которая роилась вокруг нее.
И не ограждало от осознания факта, что она продала своё тело человеку, предложившему за него самую высокую цену.
Он не двигался — этот человек, который приобрел ее девственность: греческая статуя, облачённая в сшитые на заказ черный фрак из шёлка и белый жилет, его светлые волосы сияли, словно отлитые из серебра.
Острая боль ножом пронзила её грудь.
Он был так красив, что
С колотящимся сердцем в груди и рассеянными мыслями Виктория отвела взгляд.
Она видела его раньше: высокие скулы, резко очерчённые губы, глаза, которые видели самые сокровенные желания…
Ладонь его левой руки с длинными белыми пальцами и отполированными до блеска ногтями покоилась на мраморной поверхности стола. Кусочек белого шёлка касался его мизинца.
У Виктории не было никаких иллюзий в том, что мужчины могли сделать с женщинами. Рука, которая дарила ласки, могла также причинить боль. Покалечить.
Убить.
Она быстро перевела взгляд наверх.
Серебристые глаза ждали, когда она посмотрит на него.
Желудок Виктории сжался.
От голода, сказала она себе.
И знала, что солгала.
Она боялась.
Но не могла позволить себе бояться.
— Вы предложили две тысячи фунтов за мою девственность, — сказала она прямо.
— Я предложил две тысячи фунтов, — безучастно согласился он с невозмутимым взглядом серебристых глаз.
«Но девственность женщины не стоит двух тысячи фунтов», — хотелось закричать Виктории.
Она промолчала.
— У меня нет опыта в этих делах. — Она сжала вязанный шерстяной ридикюль; её безымянный палец скользнул по распущенной изнаночной вязке. — Как вы намерены расплатиться со мной?
— Как вам будет угодно, мадемуазель.
Мадемуазель.
Официант, который провожал её к мужчине, стоящему позади стола с чёрно-мраморной столешницей, называл ее мадемуазель. Он говорил с безошибочно французским акцентом.
Мужчина, который предложил сто пять, а потом одну тысячу фунтов, тоже называл ее мадемуазель. Он говорил с безошибочно английским акцентом.
Как и этот мужчина.
Навязчивая потребность узнать национальность человека, который возьмёт её невинность, охватила Викторию.
Она подавила её.
Проститутки не задавали вопросов своим клиентам. А судя по её поведению этой ночью, она покинула ряды безработных гувернанток и стала проституткой.
Она неторопливо подняла руки и откинула капюшон.
Воздух наполнился электрическими разрядами.
Виктория застыла с приподнятыми руками.
Мизинец мужчины, который до этого касался белого шелка, теперь был полностью скрыт под ним.
Она не видела, чтобы он перемещался, но свидетельства движения были налицо.
— Снимите плащ.
Голос, отдавший приказ, был холодным и резким.
Её пристальный взгляд сосредоточился на нём.
Его лицо и глаза не таили в себе желания.
Последние шесть месяцев научили Викторию, что мужчинам не обязательно испытывать желание к женщине для того, чтобы обладать ею. Некоторые мужчины получали удовольствие от власти, в то время как другие — от боли.
Испарина выступила под её грудями, потом стекая по животу.
А от чего получал удовольствие этот мужчина, — задалась она вопросом, — от власти… или боли?
Почему мужчина — который, безусловно, может заполучить любого, кого ни пожелает, — платит две тысячи фунтов за девственность женщины?
Пристальный серебряный взгляд не дрогнул; длинные, бледные пальцы не отодвинулись от шелковой ткани.
Скоро он прикоснется к ней этими пальцами, подумала Виктория с растущим чувством нереальности происходящего. Он будет мять ее груди и исследовать ее вульву.
Или, возможно, нет.
Возможно, он возьмёт её стоя, прислонив к стене или нагнув над мраморным столом, без предварительных поцелуев. Без нежности. И единственной точкой соприкосновения будут их половые органы.
Женщина внутри Виктории с воплями молила о побеге.
Внутреннее здравомыслие предупреждало, чтобы она никуда не бежала.
Тлеющие угли вспыхнули, подтверждая её решение.
Чтобы ни произошло этой ночью с этим мужчиной, это её выбор.
Она не отступит.
Она неуклюже расстегнула деревянные пуговицы на шерстяном плаще, твёрдо и решительно сжав губы от принятого решения. Ридикюль покачивался. Выпростав левую руку, она перехватила сумочку и скользящим движением спустила плащ с правого плеча. Осторожно повесила изъеденную молью шерстяную ткань на согнутую в локте левую руку, как будто эта одежда имела какую-то ценность.
Это было не так.
За последние шесть месяцев она продала все, что имела.
И этого все еще было недостаточно.
Мужчина с серебристыми глазами мельком взглянул на подол её коричневого шерстяного платья. Темные ресницы отбрасывали ещё более темные тени на щеки.
Она знала, что он видел.
Подол юбки облепливал ее ноги. Виктория продала свой турнюр два месяца тому назад.
Он медленно поднял веки — его лицо было словно ничего не выражающая алебастровая маска.
Виктория видела себя его глазами. Ее лицо было изможденно холодом, страхом и голодом, темно-коричневые волосы были тусклыми от мытья без мыла в ледяной воде.